В шесть вечера в Астории - Зденек Плугарж

Под вечер неожиданно позвонила Мишь, сказала — придет. Ничего особенного в этом не было, после развода с Марианом она уже не раз приходила. Но сегодня инстинкт подсказывал Крчме, что ее посещение будет каким-то необычным. Знакомое беспокойство, неудовлетворение: интуиция что-то подсказывает, но так смутно, что мы не способны прийти хоть к мало-мальски вероятному выводу.

Прежде всего он приготовил угощение для Миши. Что можно наскоро состряпать из домашних запасов, причем на уровне его кулинарного искусства? Рагу из курицы — половина тушки лежит в морозилке. Соус-пикант, с добавлением шампиньонов, небольшая баночка каперсов и даже оливки, стаканчик с ними он держит на какой-то неясный торжественный случай. Крчма, повязавшись передником, работал быстро и сосредоточенно. Так, главное сделано, остальное закончит с помощью Миши.

Вдруг застал себя в ванной, перед зеркалом, тщательно подстригающим свои усы. Брови трогать не стал; по какой-то, ему самому неизвестной причине, он всегда решительно протестовал, когда парикмахерша, подстригая ему волосы, предлагала подравнять и эту буйную поросль над глазами. Быть может, он чувствовал подсознательно, что подвижная игра бровями — одно из средств выражать свою агрессивность. Теперь он только пригладил брови щеточкой; при этом задел рукой щеку, и ему показалось, что с утра снова выросла щетина. Достал электробритву, несколько пристыженный: когда это бывало — бриться еще и вечером? Такого он не делал даже в молодости, собираясь с Шарлоттой на бал или в театр на премьеру.

Уложив бритву в футляр, в тишине расслышал слабенькое поскребывание в горке: древоточец. Какой странный контраст с этим символом старины… Или становлюсь этаким старым смешным дураком? Бреюсь, словно для решающего свидания с великой своей любовью, а Мишь, быть может, придет просто посоветоваться, каким сделать нового героя ее мультфильма, пса Барнабаша — скотчем или сенбернаром? Впрочем, судьба бывает куда язвительнее: я тут после бритья освежаю физиономию одеколоном, оставшимся от покойной жены, а Мишь, после всяких экивоков и околичностей, возьмет да и спросит — не согласиться ли ей на уговоры человека, который за ней ухаживает, и выйти за него замуж…

Ох, это вечное противоречие между достойностью высоких помыслов и жалким мужским тщеславием! С предчувствием поражения достал баночку и совсем немножко подкрасил усы и седину на висках. Совсем немножко, никто и не заметит, Поставил баночку на прежнее место. А если Мишь случайно зайдет в ванную поправить что-нибудь и увидит? Послонялся по квартире с баночкой в руке: куда же спрятать? Свалить на Шарлотту нельзя, у Шарлотты, пока она не начала седеть, волосы были как вороново крыло. Нет, я рехнулся: веду себя как гимназист, впервые пригласивший девушку к себе, когда родители ушли в театр.

Заглянул в кухню — работает ли холодильник, куда он поставил вино; наклоняясь, почувствовал запах одеколона, исходящий от собственного лица. Слишком уж я надушился — Мишь подумает, какой же я стал на старости лет кокетливый! Развязал галстук, снял белоснежную рубашку и долго над раковиной тер лицо мочалкой, потом щеткой, изгоняя дамский запах.

Наконец все вроде в порядке; еще раз прошелся по тщательно убранному кабинету. Под книжной полкой заметил знакомую черную выпуклость; двадцатикилограммовая гиря, с которой он еще несколько лет назад делал упражнения; каким образом попала она из чулана сюда?

Тут звякнул звонок в прихожей. Второпях отпихнул гирю ногой к самой стенке.

— Здравствуй, Мишь!

В новом платье, сшитом профессиональной портнихой (женщины почему-то всегда протестуют против такой догадки), у нее вполне свежий вид. Сколько же времени прошло после развода? Мишь производит впечатление не разведенной дамы, а молодой вдовы — помолодела, держится уверенно… и как-то строго. Никогда еще не бывала такой.

Без застенчивости чокнулась с Крчмой рюмкой водки. Они сидели в креслах за курительным столиком; у Миши уже приняли первый самостоятельный, вполне профессиональный сценарий кукольного фильма, она — автор новых персонажей, пса Барнабаша и кота Мацоурека, даже вырисовывается возможность получить заказ для «Вечерничка»[90], у которого миллионы зрителей и, судя по опросам телевидения, больше взрослых, чем детей…

— Ты наверняка добьешься многого, Мишь; пускай не станешь верховной жрицей в своей области, ибо для этого требуется не только талант, но и некоторые свойства характера, которых у тебя, к счастью, нет, — но уже теперь видно, что ты станешь художником и не застрянешь на среднем уровне; а средний уровень — худшее, что может быть для человека с амбициями в искусстве. Об этом я кое-что знаю: всю жизнь тащу на себе проклятье среднего уровня во всем, за что ни возьмусь.

— Тут вам никто не поверит, а уж я меньше всех. Кстати: как мне узнать, что я уже художник?

— Спроси тех, кто это испытал; я могу лишь предполагать, что это наступает тогда, когда ты начинаешь сопоставлять вещи со своими мыслями, а не мысли с вещами, как то делают простые смертные.

— Представьте, мне за этот сценарий еще и гонорар дадут! Теперь у меня будет денег — разве чуть меньше, чем у Ротшильда. — Мишь посмотрела на Крчму с робким любопытством — как он это примет.

— Ну, когда это произойдет, пригласишь меня на ужин к «Маркизу», а сегодня я приглашаю тебя, и увидишь — такого фирменного блюда не достанешь во всей Праге!

Крчма, с поварешкой в руке, как всегда безмерно хвастает, они вместе стряпают, шутки, прекрасное настроение — и однако все это как бы на втором плане, призванное отдалить что-то главное и важное, что назревает — или мой безошибочный нюх на сей раз гнусно меня обманывает? Не явилась же Мишь просто так, поужинать да похвалиться своими успехами…

Она попыталась дать ему какой-то кулинарный совет, Крчма строго одернул ее:

— Ты молчи. Я мало что умею, зато варить — да! Что, невкусно? — вспыхнул он, когда Мишь слегка подняла брови, отведав произведение его искусства.

— Бесподобно, пан профессор. Чувствую — тут все лучшее, что нашлось в вашем доме, и всего — в изобилии. Сказка, да и только!

Он положил нож и вилку.

— Вижу твою черную душу насквозь: сейчас ты намекаешь на сказку Чапека о том, как собачка с кошкой пекли торт и впихнули в него все что возможно, в том числе мышь. Надо было мне тоже положить ее в еду, неблагодарная ты женщина!

Выпили вина; Мишь, по привычке, — большими, решительными глотками, словно пила для храбрости. Необычная ситуация: я, привыкший в нашем «семействе» задавать тон, я, кому до известной поры все подчинялись, теперь пассивно жду чего-то и даже, как ни стараюсь, не могу избавиться от странной растерянности…

— А знаешь, где-то на этих днях будет ровно двадцать лет, как мы, промокшие насквозь, вломились на Збойницкую турбазу и основали там — хотя и не сознавали этого тогда — нашу Сердечную семерку…

— Вот видите — и благодаря силе вашей личности так называемого среднего уровня мы в этом же составе дожили до сего дня, а надеюсь, и дольше..

— В этом составе — да, но отнюдь не в тогдашнем духе.

— Нельзя же ожидать, что за двадцать долгих лет в отношениях между друзьями ничего не изменится. Но самое главное и решающее — наше восхищенное уважение к вам — держится крепко.

— То ли у тебя короткая память, то ли пытаешься меня утешить, а это я попросил бы отставить: для снисходительной терпимости ко мне как к выжившему из ума старику я еще недостаточно впал в детство. Я-то лучше всех знаю: из вас семерых остались лишь две родные души: Пирк и ты. Мариана и Ружену я начал раздражать, для них я теперь только назойливый придира, к тому же оба переросли меня. А Камилл…

— Но это же чепуха!

— Если это даже и не буквально так, то важны ведь не объективные факты, а человеческие чувства. Это вроде постулата: одинок не тот, кто один, а тот, кто себя одиноким чувствует. Я так и не сумел сделать ничего путного для Камилла, по крайней мере в главном: избавить его от чувства, что с ним поступили несправедливо. Когда-то Гейниц подставил мне подножку — именно в истории с Камиллом, — и хотя потом он в этом сознался, а может, именно поэтому, он с тех пор меня не любит. Ивонна корректна со мной, но у нее иные заботы, чем думать о своей принадлежности к какому-то фиктивному семейству. Теперь, после стольких лет, могу тебе признаться: уж коли не было у меня своих детей — Гинек, как тебе известно, был не мой сын, а Шарлотты, — я тогда, после нашего героического приключения, вбил себе в голову дурацкую мысль: втайне усыновить вас. Но ты ведь давно это знаешь— ты первая втайне же взяла меня в отцы, хотя именно ты…

— Что— именно я?

Крчма пожал плечами, словно ее вопрос — наивная провокация, а мы ведь оба давно знаем, Мишь… И он вылил ей в бокал остатки вина, оставив себе лишь несколько капель.