Хроника либеральной революции - Олег Мороз

Тем не менее, как раз в этот день, 8 апреля, Черномырдин действительно обсуждал с Ельциным «кадровые вопросы российского правительства». Поднимал ли премьер разговор об отставке Чубайса, осталось неизвестно. Если и поднимал, то, вполне очевидно, не встретил тут поддержки президента: Чубайс остался на своем месте.

На пресс-конференции 21 апреля Чубайс вновь подтвердил, что над приватизацией в очередной раз нависла угроза:

— Сформировался мощный политический блок, куда входят подавляющее большинство нардепов, значительная часть высших чиновников, местные Советы, чиновники на местах, то есть те из действующих лиц в социально-политических институтах России, которые, собственно, и держат в своих руках власть…

Что касается очередной волны слухов о его близкой отставке, Чубайс в очередной же раз ее опроверг.

— Я работал и буду продолжать работать в правительстве до того момента, пока у меня будет физическая возможность реализовывать программу приватизации в том виде, в котором я считаю ее правильной. И ни дня больше, — сказал он. — Сегодня у меня такая возможность еще есть.

Чубайс признал, что между ним и Черномырдиным существуют «расхождения» в вопросе о дальнейшем направлении приватизации в стране. Он встревожен тем, что наметилась и усиливается тенденция передавать функции управления имуществом предприятий от Госкомимущества к отраслевым министерствам.

— Если такая тенденция возобладает, — сказал Чубайс, — тогда я действительно уйду в отставку.

Он высказал также опасение, что с назначением первым вице-премьером и министром экономики Олега Лобова — деятеля, не зарекомендовавшего себя горячим приверженцем реформ, — курс правительства может фундаментально измениться, особенно учитывая то обстоятельство, что Минэкономики получило более высокий статус, чем Минфин.

Последнее в ту пору сообщение о неизбежной отставке Чубайса появилось 27 апреля, накануне заседания ВС, где должен был рассматриваться вопрос о приватизации: дескать, Чубайс уже написал заявление, но указ об отставке еще не подписан президентом…

Опасность, что ВС предпримет какие-то радикальные шаги, чтобы придушить приватизацию, в тот момент действительно была, как никогда, велика. Чтобы предотвратить ее, глава Госкомимущества совершает довольно неожиданный, рискованный маневр. По словам Гайдара, «Чубайс идет на обострение, играет как бы в поддавки, готовит распоряжение о полном прекращении всех начатых приватизационных процедур, объясняя при этом последствия принятия такого решения».

Последствия понятны — неминуемый социальный взрыв: огромные массы людей, ставших к тому времени владельцами акций, не позволят отнять их у себя. Придушить приватизацию потихоньку, келейно, на рутинном заседании ВС, путем шулерской обратной замены приватизационных чеков именными приватизационными счетами (с «отменой» ваучеров, розданных десяткам миллионов людей) снова не получается. Возникает громкий скандал, совершенно не выгодный оппозиции, особенно накануне референдума. Она вынуждена отступить.

Тем не менее, 28 апреля ВС принимает постановление, признающее работу Госкомимущества неудовлетворительной. Чубайс возмущен:

— Депутаты сочли возможным принять это решение через три дня после того, как народ однозначно ответил «да» на второй вопрос референдума, чем выразил поддержку социально-экономической политике, проводимой в России…

При этом, конечно, всем — в том числе и самим депутатам, — ясно, что это слишком слабое постановление, повернуть события вспять оно уже не в состоянии. Хотя, как сказал Чубайс, «куснуть» его оппозиционерам «все равно хочется». По его словам, «беспомощная попытка депутатов изменить жизнь с помощью какой-то бумаги» выглядит забавной и демонстрирует «окончательный отрыв народных избранников от тех, кто их избрал».

Очередная атака на приватизацию захлебнулась. Можно было расслабиться. 25 мая в телепрограмме «Без ретуши» Чубайс произнес со вздохом облегчения:

— Сегодня, может быть впервые за полтора с лишним года моей работы, я нахожусь в ситуации, когда я знаю, что сломать приватизацию никто уже не сможет… Сегодня кризис миновал.

После фактического провала программы финансовой стабилизации именно на приватизацию как на последний оплот реформ переместился их центр тяжести.

Сопротивление приватизации изначально имело некую внутреннюю слабину. С одной стороны, прежняя хозяйственная номенклатура и без всякой приватизации фактически владела теми предприятиями, над которыми начальствовала. Реформы же, понятное дело, таили в себе угрозу, как минимум несли с собой неопределенность: эта фактическая собственность вполне могла уплыть в какие-то другие руки. Подобную меркантильную позицию, разумеется, подкрепляли идеологические догмы коммунистов, в ту пору еще достаточно почитаемые: как мы знаем, они, коммунисты, с самого начала, с момента своего появления на свет выступали против всякой частной собственности и лишь постепенно, под натиском истории стали отодвигаться от этой твердолобой позиции своих основоположников (хотя до конца, по крайней мере в России, так и не смогли отойти от нее, сохраняя привычную подозрительность ко всяким собственникам). С другой стороны, «законная» собственность, — конечно, более привлекательная штука, нежели та, которой располагали директора при Советской власти. Тем паче что в новых условиях государство уже не гарантировало им ни финансовой помощи, ни материально-технического снабжения. Мало-помалу это осознавало все большее число директоров, так что социальная база, на какую могли опереться приватизаторы, постепенно расширялась. Росло число ее защитников и, соответственно, сокращалось число противников.

В итоге приватизация — если понимать под ней просто передачу госсобственности в частные руки, — в те первые, самые тяжелые годы реформ оказалась наиболее успешной среди них.

Другое дело, что это были за руки. Сплошь и рядом собственность захватывалась прежней номенклатурой и просто жульем. Обыкновенному честному труженику мало что досталось. Даже единственный подаренный ему государством ваучер в огромном числе случаев оказался похищенным или проданным за копейки. Так что из той поры и до нынешнего времени тянется бесконечный хвост упреков и проклятий в адрес тех, кто организовывал приватизацию.

Чубайс пытается защищаться, объяснять, каков был изначальный замысел и почему получился не совсем тот результат. На упреки, что цена ваучера так и не поднялась до стоимости двух «Волг», как он это когда-то обещал, Анатолий Борисович отвечает так:

— Абсолютное большинство граждан быстро от ваучеров избавилось — продало. И это понятно: на тот период они не представляли реальной ценности, продавались в лучшие времена по десять тысяч рублей. Но те, кто серьезно отнесся к проблеме, пошел по пути приобретения собственности на эти самые приватизационные чеки, кто реально обменял их на акции, и особенно те, кто в это вложил энергию, сметку, ум, — они не стали бедняками. Напротив, они обречены стать богаче, потому что стоимость российского имущества все время растет.

На мой взгляд, эти оборонительные попытки совершенно напрасны. Дело не в ваучерах, не в том, насколько они оказались ценны, а в том, что приватизация в России, наверное, и не могла происходить как-то по-другому, нежели так, как она реально произошла, — в значительной степени по-воровски.

Более того, вообще все реформы в целом вряд ли могли происходить в России как-то иначе. Не через пень-колоду. Как уже говорилось, с реформами на Руси всегда дело плохо. Поскольку — опять напомню горькие слова знаменитого русского философа — «в нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу».

Что ж тут винить одного Чубайса или кого-то еще, что реформы свершились не так, как хотелось бы? Все виноваты. Или — Бог «виноват».

И что Чубайсу оправдываться? Что сделано, то сделано. Худо ли, бедно, в России все-таки утвердилась частная собственность. Причем в весьма короткие сроки. Это уже чудо, если учесть, с какой провальной точки мы стартовали.

Я уж не говорю о том, что концепция приватизации, предложенная реформаторами, как уже говорилось, была значительно «улучшена» Верховным Советом путем многочисленных поправок к соответствующим законам. Попросту говоря, эту концепцию исказили до неузнаваемости. Но об этом никто сейчас уже не помнит. Сами же «улучшатели», естественно, ни сном, ни духом не помышляют даже частично признавать свою вину, предпочитая перекладывать ее на других…

Что касается воровского характера приватизации… Немыслимо себе представить, чтобы один человек или хотя бы десяток-другой людей в Центре, в Москве смогли проконтролировать, как она идет на пространстве огромной страны, изобилующей всевозможным ворьем и жульем, добиться, чтобы она проводилась по-честному, по справедливости. Тем паче что ни прокуратура, ни милиция, ни суд не уделяли этому ни малейшего внимания, смотрели сквозь пальцы на «приватизационный грабеж». И только спустя годы принялись выдергивать то одного, то другого из числа обретших собственность, руководствуясь при этом какими-то только им, правоохранительным органам, известными критериями, и раскручивать громкие, но маловразумительные судебные процессы. Главное для реформаторов все-таки было — и они сами не уставали об этом твердить — сделать реформы необратимыми. В применении к приватизации — сделать необратимым разгосударствление, введение частной собственности. С сопутствующими бедами, промахами и провалами приходилось мириться как с неизбежностью.