Яромира. Украденная княжна - Виктория Богачева

А вестей от конунга Харальда они не получали всю зиму. И вот уже миновал первый месяц весны, а ничего не изменилось.

Поймав ее взгляд, Яромира бегло улыбнулась, и у Чеславы кольнуло сердце. За долгие седмицы княжна уже столько рубах да иного приданого нашила жениху, что конунгу за всю жизнь не сносить.

… это коли он объявится…

— Оставайся, повечеряешь с нами! — приветливо предложила княгиня Звенислава, оторвавшись от своего занятия. — Князя с мальчишками только к завтрашнему вечеру ждем.

Чеслава переступила с ноги на ногу и улыбнулась.

— Благодарю, государыня. Мы уж сами…

Звенислава Вышатовна кивнула, и воительница подтолкнула Даринку в спину. Та развернулась и поклонилась княгине и княжне Яромире.

— До завтра, госпожа! — прощебетала девчушка, а потом ухватила Чеславу за руку, потянув за собой из терема.

Когда они спустились с крыльца и ступили на подворье, Чеславу окликнул голос, заставивший все нутро сжаться от волнения. Воевода Буривой стоял, широко распахнув дверь в клеть, и смотрел прямо на нее. Притвориться, что она не услышала, у нее уже не выйдет, ведь воительница перехватила его пристальный, острый взгляд. И пройти мимо она уже не сможет.

Ноги сами развернулись и понесли ее к воеводе.

Буривой опирался на палку-костыль. Он давно привык с ней управляться и ловко, быстро ходил на одной ноге. Он даже упражнялся на мечах. Руки не утратили силу, и его удары по-прежнему разили воинов направо и налево. Но в битве ему больше никогда не бывать. Никогда не сражаться, никогда взаправду не разить врага.

Одноногий воевода не потребен никакому князю.

Все об этом ведали, все об этом думали.

Но никто не смел говорить вслух.

Чеслава так и вовсе избегала воеводу с того дня, как войско вернулось на Ладогу.

Потому что стыдилась.

Саму себя.

— Здравствуй, воительница, — без улыбки сказал ей воевода.

Его лицо осунулось и похудело. В бороде стало гораздо больше седины. Из глаз ушел прежний смешливый блеск, и от этого делалось хуже всего.

— Дядя Буривой! — Даринка кинулась к нему как к родному, крепко прижалась со стороны уцелевшей ноги.

Мужчина усмехнулся и опустил ладонь, чтобы потрепать ее по макушке.

Чеслава отвела взгляд, почувствовав, как заалели щеки. Сколько седмиц они уже не говорили? Две, три?..

— Мы уезжаем домой, — сказал ей воевода. — Дождусь возвращения князя Ярослава, прощусь с ним и поедем.

— Скатертью тебе дорога…* — выдохнула Чеслава.

В груди вновь больно кольнуло. Она так сроднилась с тем, что воевода Буривой стал частью ладожского войска, что уже и не представляла без него дружину. Позабыла, что служил тот изначально чужому князю, а на Ладоге так задержался, потому что зима выдалась лютой на морозы да суровой на снедь. И рана его очень долго не хотела затягиваться. Он спешил встать на ноги и лишь напрасно ее тревожил, и нога начинала болеть и кровить, и приходилось звать лекарей, а Буривою — откладывать в сторону палки да костыли.

Но нынче настало время уезжать.

— Как твоя рука? — спросил он.

Чеслава невольно прижала к груди запястье, которое не так давно зажило.

— Хорошо все с ней, благодарствую, — отозвалась она степенно.

Смотреть на воеводу было неловко, говорить с ним — еще хуже. Но молчать и вовсе невыносимо.

— Дядя Буривой, зачем же ты уезжаешь? — Даринка задрала голову, всматриваясь в лицо мужчины. — Останься!

Воительница покачала головой. И когда только сдружились…

Воевода добродушно усмехнулся и молча погладил ее по макушке. Потом его пронзительный взгляд вновь обжег Чеславу сильнее каленого железа.

— А ведь давненько я тебя не встречал, воительница. Ужели избегаешь калеку? — горько и хлестко спросил он.

Если бы Чеслава не носила столько зим меч за князем Ярославом да не была умелым воином, непременно подскочила бы на месте. Невольно она посмотрела на его ногу — ту, которой не было — и Буривой это заметил. Хмыкнул и отчего-то сильнее навалился на костыль.

— Я виновата перед тобой, но не в том, в чем ты меня обвиняешь, — Чеслава сделала глубокий вдох и посмотрела ему в глаза. — Я… мне давно следовало прийти и повиниться… но… — залепетала она, словно дитя, и жгучий стыд опалил лицо.

— О чем ты? — вот и Буривой не уразумел, что приключилось с воительницей.

Отчего та начала заикаться и дрожать, и говорить полнейшую несуразицу. Какая вина, за что повиниться?.. Перед ним?..

— Я не успела тогда тебе подсобить, — сглотнув, промолвила Чеслава.

И отвела взгляд, опустила голову.

— У ворот детинца… ты окликнул меня, и я избежала смерти. А сама к тебе не поспела… коли раньше бы подсобила, может, и нога у тебя осталась бы…

Она стиснула кулаки и вытянула вдоль тела руки. Притихшая Даринка молчала, опасливо глядя то на воительницу, то на воеводу. Девчушка прежде не помнила, чтобы у храброй Чеславы дрожал голос.

Буривой смотрел на нее, не разумея, о чем она говорила. Его брови сошлись на переносице, а взгляд стал напряженным, мрачным.

— Вот оно что… — медленно произнес он. — Ты потому меня дальней дорогой обходила?

Чеслава подняла голову, но взгляда его избегала. Ее лицо пылало, и она, казалось, готова была провалиться сквозь землю.

— Да… — едва слышно ответила она. — Не такая уж я и сильная… коли раньше не решилась прийти к тебе да во всем повиниться.

— И не такая уж разумная, коли вбила себе в голову эту дурь! — в сердцах воскликнул Буривой. — Сама еле жива тогда осталась! Отбивалась, пока от усталости не свалилась, когда половина дружины уже лежала на земле!

Чеслава прикусила губу, ее плечи дрогнули.

— Но тебе не подсобила… — упрямо повторила она.

Буривой нахмурился, и в его взгляде зажглась какая-то странная смесь укора и нежности.

— Дурная ты девка, Чеслава, — проговорил он с тяжелым вздохом, но в этих словах не было злобы. Он протянул руку и легко коснулся ее подбородка, вынуждая поднять голову. — Ужель и впрямь ты мыслишь, что я тебя виню?

— Не ведаю, воевода… может, и не винишь. Но я себя виню…

Буривой на миг закрыл глаза, борясь со злым весельем, гневом, раздражением и нежностью одновременно.

— А я мыслил, тебе глядеть на меня, без ноги, тошно.

Чеслава вскинулась на него так, словно он ее ударил. Словно