Оставшиеся в тени - Юрий Оклянский

А это худощавый небритый человек, с близко посаженными гвоздиками беспокойных глаз. На голове его простонародная кепка (в Берлине кепка — признак коммуниста или крайней рабочей бедноты), допотопные очки в железной оправе, растерзанный ворот рубахи, без намека на галстук. Самый отъявленный драчун на литературном ринге Германии.

Он не только поэт — он и драматург, очень необычной породы… Он противник эмоции… Он за алгебру логики. И не без труда, сквозь изощренную логистику, идет он к диалектике классовой борьбы…

Не только драматург, но и режиссер, по стилю своей режиссерской работы стоящий в ряду таких театральных мастеров, как Мейерхольд, Пискатор, Эйзенштейн…

Последний год работы Брехта (вернее будет сказать, Брехта — Эйслера — Дудова, ибо он работает в теснейшем содружестве с композитором Эйслером, автором «Коминтерна» и «Красного Веддинга», и молодым режиссером Дудовым) отмечен еще большей близостью к коммунистическому движению в Германии. Каждое новое произведение Брехта представляет акт явно политический, за что… цензура гвоздит его запретами.

Запрещен «Куле Вампе» — звуковой фильм по сценарию Брехта, с музыкой Эйслера, под режиссурой Дудова. В «Куле Вампе» речь идет о пролетарском спорте и о пролетариях, которых кризис выкидывает в убогие лачуги за городскую черту…

Запрещена «Мать» — драматизация Брехтом повести М. Горького. Тридцать раз прошла «Мать», отмеченная как большое достижение даже буржуазной критикой, и на тридцать первый пришло запрещение.

Брехт привез «Куле Вампе» в СССР. Здесь у нас первый пролетарский фильм Германии найдет и свой экран, и свою аудиторию. Брехт приехал в Москву по приглашению Журнально-газетного объединения.

Наша литературная и театральная общественность должна познакомиться с большим работником искусства революционной Германии… То, чему зажимает рот ладонь буржуазной цензуры, должно прозвучать у нас. Брехт у нас первый раз. Он пробудет всего несколько дней…

С. Третьяков».

На той же странице, обок со статьей Третьякова и под портретиком Б. Брехта, где он в кепке щурится от майского солнца, была напечатана заметка, набранная мелким черным шрифтом, какой пускают обычно на происшествия и хронику. То было интервью с только что приехавшими в Москву, а теперь давным-давно уехавшими назад попутчиками Греты.

«В беседе с нашим сотрудником, — переводила Грета, — Б. Брехт и режиссер Златан Дудов рассказали о цели своего приезда в СССР и положении на немецком театре:

— Реакционные настроения на немецком театре, крайняя придирчивость цензуры создают очень сложные условия для нашей работы в Германии. Многие наши постановки были запрещены к показу, некоторые снимались после разрешения…

По предложению Журнально-газетного объединения мы привезли с собой звуковой фильм «Куле Вампе, или Кому принадлежит мир», запрещенный к показу в Германии. Фильм рисует крайне тяжелое положение немецких рабочих и гнет власти буржуазии. Идея фильма: единственная возможность перестройки жизни — крепкая рабочая солидарность…»

Под интервью и статьей подрезом-подвальчиком на три колонки разверстана была стихотворная иллюстрация — «Легенда о мертвом солдате» Б. Брехта.

Не было смысла читать на русском языке песенный текст, или, скорее, большую балладу, которая звучала под аккомпанемент банджо, гитары, аккордеона со многих эстрадных подмостков Германии. Издевательско-сатирическую стихотворную историю об извлеченном из могилы полуистлевшем солдате, которого погнали вторично умирать за великую Германию, прекрасно исполнял сам автор. На им же сочиненный мотив. Брехт написал эту сатиру еще в 1918 году, двадцатилетним юношей, когда служил санитаром военного госпиталя. И каркающий, вибрирующий, пронзительный голос Брехта, вещавший о жутком призраке войны, бредущем на фронт покойнике, под звон, казалось, готовых оборваться гитарных струн, этот маршевый апокалипсис мировой бойни, не забывался тому, кто его слышал.

«Легенда о мертвом солдате» была в своем роде таким же коронным произведением Брехта, как «Трехгрошовая опера». Грета знала наизусть чуть ли не каждый стих. Вот почему в данном случае она, может быть, только глазом скользнула по фамилии переводчика: Семен Кирсанов.

Маргарет Штеффин не могло заинтересовать то, что при внимательном знакомстве с этой газетной публикацией определенно произвело бы впечатление на современного любителя поэзии.

Широко известный теперь кирсановский перевод «Легенды о мертвом солдате» можно считать классическим образцом передачи поэзии Брехта на русский язык. Интересно было бы провести маленькое исследование: своего рода сличение текстов. Того, первого перевода «Легенды о мертвом солдате» С. Кирсанова, напечатанного в подборке газетных материалов к первому приезду Брехта в СССР, — через немецкий подлинник — с переводом, который включается ныне чуть ли не во все русские издания стихотворений Брехта.

Какое разительное отличие! Из девятнадцати стихотворных строф только три или четыре перешли в позднейший текст, да и то со словесными поправками. Остальное переделано в корне, добыто заново, вывернуто наизнанку. Сохранились лишь взятый сразу стиховой мотив, общие очертания образов и отдельные удачно найденные строки. Не в ущерб буквальной точности, которая в целом стала даже более строгой, перевод естественней и глубже перенял дух оригинала.

Страшное потустороннее видение и вместе с тем обыденная картина, — как под кликушество военных оркестров шагает по стране надежда Германии, гниющий покойник, смахивающий на пьяного орангутанга, передана с брехтовской натуральностью красок и символической обобщенностью. Чуть смягчена только кое-где, пожалуй, отталкивающая натуралистичность мелких подробностей, когда те вступают в противоречие с более целомудренной традицией русской поэзии. Это Брехт, немецкий поэт, во всех красках своей фантастической сатиры. Но это именно Брехт, обращенный к русскому читателю, обогащающий мир его поэтических представлений.

Путь к этому кирсановскому образцу советского перевода Брехта показателен и в более широком смысле.

За ним стоит не одна только взыскующая неудовлетворенность мастера (хотя и тут сокрыт урок для каждого литератора!). И не просто длительное и настойчивое проникновение талантливого переводчика как в дух баллады, так и в творчество немецкого поэта в целом. (С. Кирсанов затем многажды переводил Брехта на протяжении десятилетий.)

Между двумя кирсановскими текстами «Легенды о мертвом солдате», преломившись в опыте советского поэта, пролегла также и дистанция литературных эпох. В различии между ними по-своему отразилась мера приобщения и освоения нашей художественной культурой новаторского творчества немецкого писателя.