Тигрица - Дженнифер Блейк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, проще всего было прекратить сопротивление и упасть в его любящие объятия, дарившие ей такое глубокое ощущение безопасности и комфорта. Но это могло оказаться роковой ошибкой. Джессике пришлось самым решительным образом напомнить себе, что никакой любви между ними нет и никогда не было и что все дело — в латиноамериканской традиции, в подчеркнуто рыцарском, чуть-чуть наивном отношении к женщинам, которое, если содрать с него красивую шелуху, по сути, является лишь отношением собственника к своей вещи. Слава Богу, она в этом разобралась, но если она не будет осторожна, то ловушка захлопнется, и тогда она просто-напросто задохнется в паутине его предупредительности и внимания.
Как ни странно, но при всем при этом Рафаэль напоминал Джессике ее собственного деда. Они были два сапога пара: сильные, спокойные мужчины, уверенные в себе и своем месте в жизни. Оба умели приспосабливать обстоятельства к своим нуждам, оба были нетерпимы к тем, кто проявлял нерешительность или боялся рисковать. Вместе с тем и старый Клод Фрейзер, и Рафаэль Кастеляр были не чужды состраданию, помогая тем, кому обстоятельства не слишком благоприятствовали. Они знали и что такое ответственность и, беря то, что им хотелось, без жалоб и нытья платили за это полной мерой. Что касалось женщин, то и тот и другой отдавали им должное, но ни Рафаэль Кастеляр, ни Клод Фрейзер никогда не позволяли им вмешиваться в свои дела.
Так она мысленно сравнивала двух мужчин, пока вертолет летел над огнями, светящимися внизу, и эти мысли помогали Джессике отвлечься и сдержать страх перед тем, какое известие может ждать ее в больнице. Оба они — и дед и Рафаэль — были так дороги ей в эти минуты, так много значили для нее, что она даже на мгновение не могла себе представить, что может их потерять — сейчас или когда-либо в далеком будущем.
Перед ее мысленным взором замелькали картины, воспоминания далекого детства. Джессика увидела деда и себя сидящими на передней веранде старой усадьбы. В саду бушевал тропический ураган, принесшийся с просторов Мексиканского залива, и Клод Фрейзер учил ее не бояться ни молнии, ни грома. Потом Джессика вспомнила, как дед кутал ее в свой старый теплый халат, когда темными зимними утрами они вдвоем готовили на кухне кофе. А какой замечательный кукольный домик с крохотной, почти что настоящей кухонькой дед построил для нее на заднем дворе, когда ей было десять! Какие чудесные бриллиантовые сережки в форме ландыша он подарил ей на Рождество, когда Джессике едва исполнилось пятнадцать, и как он волновался, понравятся ли они ей. А она надела их и сразу почувствовала себя совсем взрослой… И ведь это он научил ее водить машину, дав ей первые уроки на старой дороге. Дед, конечно, ворчал и придирался, но не пропустил ни одной мелочи, и это ему она должна быть благодарна за то, что за все годы с ней ни разу не приключилось ничего серьезного.
Порой Джессике казалось, что, занимаясь с ней, дед пытался исправить все те ошибки, которые он допустил, воспитывая Арлетту. Во всяком случае, Клод Фрейзер уделял Джессике гораздо больше времени и внимания, чем он мог — или хотел — потратить на свою родную дочь. Да, он подавлял в Джессике чувственность всеми доступными ему способами, но не потому ли, что видел в сексе главную причину вызывающего поведения Арлетты?
Другой причиной настороженного отношения деда к любовным утехам была, несомненно, его жизнь с Мими Тесс. Ее огненный темперамент и настойчивая требовательность приучили Клода Фрейзера к осторожности, навсегда отвратив его от крепких привязанностей и слишком горячих чувств. Пожалуй, и на Мадлен он женился только потому, что при всей своей внешней привлекательности она была слишком уравновешенна и слишком сосредоточена на своей персоне, чтобы смущать его покой излишним вниманием и страстью.
И все же, подумала Джессика, дед мог ошибаться в оценке своей нынешней жены. Мадлен могла быть натурой более темпераментной, чем казалось на первый взгляд. Она, во всяком случае, не особенно удивилась бы, если бы молодая жена старого Клода Фрейзера нашла возможность утолять свои желания на стороне.
Кто удивил Джессику по-настоящему, так это Кейл. Она всегда считала его человеком, наделенным достаточным количеством здравого смысла и благоразумия, чтобы удержаться от интрижки с супругой собственного дяди. А заниматься этим в усадьбе, где их в любую минуту могли обнаружить, было просто глупо. Интересно, задумалась она, каково-то Кейлу сейчас, после этого последнего инсульта?
Вертолет тем временем спикировал к земле, и Джессика машинально удивилась, как быстро они добрались. По посадочной площадке гулял прохладный ветер, который дышал болотной сыростью. Плотная серая пелена тумана, беззвучно и грозно наползая из темноты, медленно плыла вдоль высокого фундамента больничного здания, застилала огни на автостоянке и льнула к занавешенным окнам первого этажа, отчего окружающее показалось Джессике призрачным и нереальным, словно — как и ее дед — все здесь было уже почти не связано с землей.
Когда Джессика и Рафаэль вошли в комнату для посетителей в отделении интенсивной терапии, с жесткого пластмассового кресла им навстречу поднялась Мадлен. Джессика сразу засыпала ее вопросами, но она только покачала головой. Старый Клод Фрейзер был едва жив; если верить врачам, ему оставались считанные часы, а может быть, и того меньше. К нему никого не пускали, и им оставалось только надеяться, что он дотянет до утра, когда к нему могут пустить посетителей.
К счастью, с одной из ночных сиделок Джессика когда-то ходила в воскресную школу, а другая была женой одного из капитанов «Голубой Чайки». Джессике даже не пришлось просить, чтобы ей разрешили увидеть деда. Тем не менее эта привилегия распространялась только на Джессику.
Так что Рафаэлю и Мадлен пришлось остаться в комнате ожидания. Джессика же в сопровождении сиделки прошла сквозь широкие двойные двери.
Отделение интенсивной терапии было наполнено гудением медицинских аппаратов и гулом голосов, однако эти звуки казались приглушенными, словно из неосознанного почтения к смерти, которая неслышно витала где-то рядом. Из десятка полубоксов, отгороженных прозрачными пластиковыми занавесками, были заняты только пять, а тот, в котором лежал дед Джессики, находился прямо напротив сестринского поста.
Даже после первого удара, приковавшего его к инвалидному креслу, Клод Фрейзер оставался внушительной фигурой, и его властное присутствие неизменно ощущалось всеми домашними. Теперь же он как будто усох, съежился, словно его несгибаемый дух уже покинул тело, оставив на земле ненужную бренную оболочку. Лицо его было землисто-серым, и только вокруг губ и носа проступала восковая желтизна, которая напугала Джессику сильнее, чем его трудное, редкое дыхание. И все же, когда дед взял ее за руку, в его бессильных, как у новорожденного младенца, пальцах еще ощущалось знакомое, родное тепло, которое Джессика так хорошо помнила.