Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

Первая экскурсия Наоми по Тель-Авиву незабываема. У нее поднялась температура, ее всю трясло. Девушки постучали в дверь одного дома. Высокий худой мужчина пожилого возраста с тяжелым немецким акцентом спросил, в чем дело. Увидев бледное лицо Наоми, он с женой тут же предложили ей лечь в постель. Вызвали врача, купили за свои деньги лекарство, кормили ее и ухаживали за ней целую неделю. Эту человечность, встреченную ею в Тель-Авиве, она каждый раз вспоминает с неизменным удивлением и благодарностью.

Но редкие подъемы духа тонут в море скуки и опустошенности, окружающей ее. Все мечтания разлетаются в осколки. Ореол, который она соткала вокруг легендарного облика Лоренса Аравийского, рассеялся. Она не скачет на коне с ружьем, болтающимся на плече, которое соскальзывает от быстрой скачки по полям навстречу сильным порывам ветра. Что случилось с ее мечтами? Всю жизнь она была охвачена лишь одним страстным желанием — уехать в страну Израиля, соединиться с еврейской историей и ее традициями. Вот мечта ее осуществилась, а она так несчастна. Тяжко ей бороться с трудной реальностью этой страны.

Она выходит в мир увядания, шагает по сухим полям, где ее окружают колючие соцветия, дикие растения с маленькими синеватыми или желтыми цветами, распространяющими пряный запах. Она собирает большие букеты чертополоха, тёрна, колючек, усеянных улитками, украшает ими комнату и не обращает внимания на кровавые царапины на руках и на ехидные замечания девушек о ее нежной коже, не приспособленной к израильским колючкам. Черная меланхолия овладела ею, поглотив первые восторги страной Сиона.

Раздумья уносят ее к деду, Лотшин, Бумбе. Они теперь ютятся в крошечной квартирке. Фрида оставила Берлин и вернулась в свою деревню. Дед закрылся в маленькой комнате с опущенными жалюзи. В письмах Лотшин пишет ей: «Бертель, дед не хочет жить. Ты — умница, напиши, как вернуть его к жизни». Состояние деда не дает ей покоя. Горькая еврейская судьба догнала деда в конце пути. Нацистская власть забрала у него дело его жизни — литейную фабрику, которую он создал своими руками в дни Бисмарка. Фабрика перешла в чужие руки, и Бертель слышит слова деда: «Союз производителей стали хранит чистоту германской расы, но я первый из евреев, который сумел найти подход к членам этого союза».

Семья Френкелей распадается. Руфь, Ильзе, Гейнц и Фердинанд — в Аргентине. Ганс, сын Руфи, заболел воспалением легких и ушел из жизни. Бумба должен репатриироваться в страну Израиля. Дед не хочет жить. Наоми не может приноровиться к Палестине и очень страдает от этого. Дони, живущий рядом с дядей, в кибуце Эйн-Харод, осквернил память об их прощальных поцелуях на скамье в берлинском парке. Посетив кибуц, она вернулась расстроенная. Дони пришел на встречу вместе со своей подругой. «Привет», — ответил ей сухо, и посмотрел равнодушным взглядом, как будто видит ее впервые в жизни.

— Конечно, это не вопрос жизни и смерти. Это случается часто. Нечего относиться к этому слишком серьезно, — успокаивала ее Рахель.

— Но ведь он забыл поцелуи…

Наоми разочарована тем, что Рахель не понимает, насколько она уязвлена изменой, и только говорит:

— Приди в себя, такое у тебя может случиться еще много раз, — и переводит разговор на более важную тему.

Каким-то образом беседа превращается в патриотическую речь:

— Израиль — страна идеи и предопределения. Чужеземцы превратили ее в пустыню. Нам предопределено восстановить ее былое величие. Погляди, мы основали университет. Теперь все усилия надо сосредоточить на построение страны. И основой ее должна стать истинная духовность.

Да, еврейство заключено в построении страны и изгнании пустыни. Так что же такое — еврейство — земля и строительство домов? Страна чужда ей и не заменит отца, мать, отчий дом, — все, что она потеряла. Рахель также говорит:

— Страна эта Обетованная, Святая земля. Эту святость надо беречь.

Наоми совсем запутывается: так ли? О какой святости говорит Рахель. Вокруг — дикость, грубость, равнодушие. Где она — теплота человеческих отношений, высокая культура, изысканность?

— Ты права, — говорит Рахель, — многие вещи портят и искажают святость страны, которая должна принять новых людей, но…

Она сомневается, но слова Рахели имеют влияние на девочку.

«Страна Израиля — мой духовный дом, дом моей души, — повторяет она про себя. — Я обязана овладеть ею для себя».

Она дает себе клятву — преодолеть тоску и отчаяние, печаль и одиночество, и без того усугубляющие ее странности. Надо запретить себе разочаровываться в стране. Идея святости действует на нее, как успокоительное лекарство. Тяжелый труд, болота, комары, голод, сушь, пустыня — все это так. Но созидательная и духовная деятельность дает ей новое зрение и новые жизненные силы. В этой стране все необычно, особенно, предельно, как и сам феномен: евреи строят свою страну.

Шокирующее событие потрясает учебную ферму. Одна из девушек исчезла. Беспокойство за ее судьбу сменяется замешательством. Исчезнувшая девушка послала письмо, в котором сообщила, что приняла ислам и вышла замуж за араба.

Израильтянки оскорбляют уроженок Германии.

— Только, та, что росла в Германии, способна перейти в ислам. Еврейка из Польши на такое не способна.

Позор беглянки витает над всеми девушками, приехавшими из Германии. Тихая Наоми взволнована и резко выступает против огульного обвинения. Рахель собирает всех учениц Она говорит о позоре, который пал на все учебное заведение, повторяет слова о национальном самосознании, но требует прекратить расистские выпады против школьниц из Германии. С глазу на глаз Наоми говорит Рахели, что израильтянки не ошибаются. Тот, кто воспитывался в Германии без элементарных знаний об иудаизме, или тот, кто принадлежит к социал-демократам, как эта ученица, сбежавшая к арабам, способен смешаться с любым народом без всяких колебаний. Девушка влюбилась и не видит в своем поступке ничего необычного и предосудительного.

— У этой девушки нет характера. Она ничего не понимает, — отвергла Рахель мнение Наоми доводом, что тот, кто вкусил власть Гитлера, слышал нападки и проклятия нацистов, должен быть еще более верен своему еврейству. Страна Израиля — убежище для евреев.

«Так ли это?» — Наоми упрекает саму себя за не отступающие от нее сомнения. Рахель говорит, что ностальгия по жизни в диаспоре — это тяжкий душевный груз. Но груз этот гнетет душу Наоми в стране Сиона. В дневнике она пишет:

Когда я хотела оставить Германию, это было завершением определенного периода жизни. Я думала начать новую жизнь в новой стране, начисто отключившись от Германии. Не получается. Слишком много я взяла с собой, и это вошло глубоко в меня. Когда я хожу по улицам страны Израиля и хочу радоваться всему, что вижу, внутренний голос нашептывает мне: вспомни теорию Павлова.