Книги Якова - Ольга Токарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И поскольку, сидя у Якова, свои дела мы не бросали – тем летом несколько раз ездили из Джурджу на другой берег в Русе, а оттуда везли товар дальше, в Видин и Никополь, где по-прежнему жил тесть Якова, Това.
Я хорошо узнал эту дорогу вдоль Дуная – дорогу, которая идет низко, по самому берегу, иногда поднимаясь на вершины склонов. С нее всегда видна огромная мощь текущей воды, ее подлинная сила. Когда весной Дунай широко разливается, как случилось в этом году, можно подумать, что перед тобой море. Некоторые прибрежные селения почти каждую весну затапливает. Защищаясь от наводнений, люди сажают по берегам деревья с мощными корнями – чтобы пили воду. Деревни здесь кажутся нищими, все сплошь мазанки, возле которых сушатся сети. Обитатели их маленькие и смуглые, женщины охотно гадают по руке. Подальше от воды, среди виноградников, строятся те, кто побогаче; дома у них из камня, а уютные дворы накрыты густыми кровлями виноградной лозы, защищающей от зноя. Вот в этих-то двориках начиная с весны и проходит семейная жизнь, здесь принимают гостей, здесь едят, работают, разговаривают и пьют по вечерам вино. Спускаясь на закате к реке, часто можно услышать разносящееся по воде далекое пение – оно доносится неизвестно откуда, и трудно понять, на каком языке поют.
В окрестностях Лома берег поднимается особенно высоко, и кажется, что с него видно полмира. Мы всегда устраивали там привал. Помню ощущение тепла солнечных лучей на коже и все еще чувствую аромат нагретой зелени, разнотравья и речного ила. Мы покупали много козьего сыра и – в горшочках – закуску, острую пасту из запеченных на огне баклажанов и болгарского перца. Сейчас я думаю, что никогда не ел ничего вкуснее. И это было больше, чем обычный привал и обычная местная еда. Все в это краткое мгновение сливалось воедино, границы обычных вещей таяли, так что я переставал есть и с открытым ртом глазел на посеребренное пространство, а Якову или Ерухиму приходилось хлопать меня по спине, чтобы вернуть на землю.
Глядя на Дунай, я успокаивался. Видел, как ветер колышет снасти на суденышках, как покачиваются пришвартованные к берегу баржи. В сущности, наша жизнь протянулась между двумя великими реками – Днестром и Дунаем, которые, словно двое игроков, поместили нас на доску странной Хаиной игры.
Моя душа неотделима от души Якова. Иначе я не могу объяснить свою привязанность к нему. Видимо, когда-то в прошлом мы были одним существом. Как и реб Мордке, и Иссахар, горестная весть о смерти которого донеслась до нас.
Весенним днем в Песах мы совершили прежний обряд, который стал началом нового пути. Яков взял небольшой бочонок, прикрепил к нему девять свечей, а сам взял десятую и зажигал эту одну и те девять, а потом гасил. Он сделал так три раза. Потом сел рядом с женой, а мы четверо подходили по очереди и соединялись с ним душой и телом, признавая своим Господином. После чего сделали это еще раз, все вместе. И множество наших ждали за дверью, чтобы присоединиться. Это был ритуал Кав хамлихо, что означает «Царский шнур».
Тем временем в Джурджу съезжались толпы наших братьев, бежавших из Польши, они направлялись либо в Салоники, к братьям по Дёнме[137], растерянные и решившие никогда не возвращаться на Подолье, либо сюда, в Валахию. Дом Якова был для них открыт, а они иногда даже не знали, кто он такой, потому что рассказывали ему о некоем Якове Франке, который якобы рыщет по Польше и громит талмудистов. Это очень радовало Якова, который долго их расспрашивал и тянул время, а потом наконец сообщал, что он и есть Франк. Значит, слава его растет и все больше людей узнает о нем. Но сам Яков, похоже, не был счастлив. Хане и всем нам приходилось терпеть приступы его плохого настроения, тогда он ругался и звал Израиля-Османа, которого то посылал куда-нибудь по делам, то велел о чем-нибудь договариваться с агой.
Гости, которых Хана сердечно встречала, рассказывали, что на берегу Прута, с турецкой стороны, находится целая армия правоверных, дожидающаяся возможности вернуться на родину. Они сидят там голодные, холодные и нищие, глядя на далекий польский берег.
В мае пришло письмо от Моливды, которого мы очень ждали, где он сообщал об усиленных ходатайствах его самого и пани Коссаковской, а также других знатных людей и епископов перед самим королем, и снова начали подумывать о возвращении в Польшу. Яков ничего не говорил, но я видел, как по вечерам он берет книгу на польском языке, причем делает это тайком. Я догадывался, что он таким образом изучает язык, и убедился в своей правоте, когда однажды Яков спросил меня словно бы мимоходом:
«Почему вы по-польски говорите: один пёс, но два пса? Должно быть: пёса».
Я не смог объяснить.
Вскоре тем же путем до нас дошла королевская охранная грамота. Письмо было написано очень высокопарным стилем, и мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы хорошо его перевести. Я читал грамоту столько раз, что она запечатлелась в моей памяти, и даже разбуди меня ночью, я мог бы процитировать любой фрагмент.
Взывали к Нам вышеупомянутые Наши Советы, от имени и в пользу явных контрталмудистов, дабы мы их, взяв под Нашу королевскую защиту, охранным письмом против гнева и чьих бы то ни было посягательств, в том числе упомянутых неверных талмудистов, снабдили и позволить изволили, дабы эти контрталмудисты, не только в Подольском воеводстве, но и во всяком месте в Королевстве и Землях Наших, могли пребывать, судиться в рамках процесса, который еще не завершен, чтобы оный приговор вступил в силу, дабы в любых судах, высших, Королевства, как духовных, так и светских, могли искать защиты и разбирательства в связи с понесенным ущербом, и в целом привилегиями, правами, свободами, евреям коронным законом данными, в безопасности и мире могли пользоваться.
Прошения эти, по праву и закону Нам поданные, рассмотрев и учтя, что эти контрталмудисты, отвергая еврейский Талмуд, бесчисленных богохульств исполненный, правоверным всеобщей церкви и благу Отчизны вред наносящий, иерархами к огню приговоренный и в некоторых королевствах, равно как и в Нашем, согласно справедливому декрету вышеупомянутого Преподобного ксендза епископа Миколая, посреди города Нашего, Каменец-Подольска, сожженный, к познанию Бога Единого в Трех Лицах устремясь, учение из
