Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Старинным развлечением были конские бега. Когда-то они происходили в удобных для этого местах. Например, в Москве летом их устраивали с 90-х гг. XVIII в. на Донском поле в дрожках, зимой на льду Москвы-реки, у Пресни или между Москворецким и Большим Каменным мостами в городских санях, не обходили вниманием и тихую широкую Татарскую улицу. Посколько зрелище было бесплатным, а любителей и знатоков лошадей в России было огромное количество, то и зрителей собирались несметные толпы. И участвовать в гонках мог кто угодно, так что одно время несколько лет подряд приз из рук генерал-губернатора получал никому неизвестный подмосковный крестьянин в обычных крестьянских санях. Но были и знаменитые любители лошадей, из которых на первом месте, разумеется, стоит любитель всех видов русского спорта, граф А. Г. Орлов – создатель и русской рысистой породы лошадей, и беговых дрожек. С 1834 г. бега и скачки стали проводиться на Ходынском поле, где в 1893 г. был создан ипподром с беговой дорожкой и травяным кругом для скачек. В 90-х гг. был открыт и тотализатор, так что зрелище стало вдвойне азартным. А в Петербурге «по возвращении из Карачева дед очень пристрастился к лошадям и привел с собою несколько орловских рысаков знаменитого в то время завода князя Голицына. Кроме обыкновенных своих прогулок в санках-одиночках по островам, он начал выезжать на рысистые бега, устраиваемые в то время по зимам на Неве против биржи. Егор Тихонович сам правил и не раз брал призы… Призы эти составлялись в большинстве случаев из «закладов», то есть денег, которые закладывали или давали на руки третьему лицу владельцы бежавших лошадей, одновременно сами и наездники. Заклады эти между купцами нередко были довольно крупными суммами. Чаще же всего состязание происходило из одной славы, из желания показать достоинства своей лошади против лошади своего соперника. Преимущественно эти любители были из купцов, но в заметках Егора Тихоновича упоминается какой-то «мастеровой человек Ивашка Косой, на виноходце обошедший многих лошадей именитого купечества, и за того виноходца сулил ему Понамарев большие деньги заплатить, но Косой не согласился и в следующий бег снова обошел всех»…

Мода на иноходцев в конце 30-х гг. была распространена в Петербурге. У самого Егора Тихоновича было их двое, ему доставили их прасолы, пригонявшие гурты скота в столицу… В счетной книге Егора Тихоновича помечено: «заплачено за виноходца солового Кузьме, прасольскому приказчику, пятьсот рублей ассигнациями» (101; 101–102).

Но не только обе столицы испытывали любовь к лошадям. «В последних годах девятнадцатого века в Костроме было организовано общество любителей рысистого бега, которое на частные пожертвованные средства выстроило… деревянный дом, который зимой отапливался, деревянные открытые трибуны и забор вокруг ипподрома.

Главным закоперщиком этого дела был некий Сидоров – большой любитель рысаков. В то время в Костроме губернатором был Леонтьев, имевший где-то конный завод и тоже любитель лошадей. Наличие губернатора-лошадятника было достаточно, чтобы у костромского общества и особенно у служилого сословия появился аппетит к конскому бегу. Обычно бега были зимой, собирая массу народу… На бегах все было, как в столицах – и тотализатор. Кроме платной публики, заполнявшей трибуну и ходившей для согрева в здание, где работал буфет с согревательными напитками, обычно вдоль забора были видны головы бесплатных зрителей, становившихся на ящики, скамейки и т. д. Там тоже был азарт, зрители делали ставки между собой. Проигравших освистывали и посылали вслед крепкие ругательства» (69; 397–398).

Кроме того, в Петербурге можно было любоваться непременными офицерскими скачками чинов гвардии, описанными Л. Н. Толстым в «Анне Карениной».

Уже упоминалось еще одно зрелищное мероприятие, появившееся уже в ХХ в.: демонстрации полетов первых аэропланов с катанием смельчаков на них. В Петербурге это, собиравшее огромные массы зевак зрелище происходило на Коломяжском ипподроме. «Чистая публика» с волнением наблюдала рискованное мероприятие с трибун, вездесущие мальчишки облепили окружавшие ипподром заборы, а «серый народ» издали старался рассмотреть парящие «этажерки» с крыш окрестных домов.

Такого рода зрелищами не ограничивались городские развлечения. Говорят: «Мы есть то, что мы едим». Думается, что мы еще есть и то, как мы развлекаемся. И если наши развлечения ограничены водкой или пивом (характерная реклама нашего времени: «Что мы делаем на отдыхе? Да пьем «Клинское»), плеером и телевизором, то… Для русской жизни XIX в. характерно множество «охот», то есть увлечений. Сегодня мы слова «охота», «охотник» понимаем только в одном, строго определенном смысле: любительская или профессиональная добыча с ружьем дикой птицы или зверя, а охотник – тот, кто занимается этим. Ну, еще можем сказать: «Мне охота (или неохота) делать то-то или это-то». В старой России язык был гораздо богаче, как, впрочем, богаче была и сама жизнь. Охотник – это был еще и доброволец, пошедший по своей охоте на какое-либо дело, например, солдат, вызвавшийся в разведку. Но охотник – это еще и любитель чего-либо, например, собирать грибы (охотник до грибов), разводить лошадей или посещать скачки (конский охотник) и т. д. Иные увлечения, как псовая охота, были характерны для сельской местности и почти исключительно для поместного дворянства, другие, как «пташковая» или «голубиная охота», были более распространены в городе. На некоторых «охотах» остановимся.

Голубиная охота – это не стрельба голубей (она назвалась голубиной садкой), а разведение голубей. Делилась на водную и гонную. Водная – это выведение новых пород декоративных голубей, которых только содержали в голубятнях, чтобы любоваться ими. Гонная охота заключалась в том, что выпущенных на волю голубей свистом и помахиванием шестика с тряпкой на конце, заставляли подниматься вверх. Гонные голуби разделялись на турманов и чистых, различающихся способом полета. Турманы, поднявшись высоко вверх, спускаются, фактически падают, переворачиваясь через крыло, голову или хвост. Чистые голуби, или «простяки», поднимаются и опускаются кругами, вправо или влево, отчего различали «правиков» и «левиков». Выгнав, допустим, правиков, в тот момент, когда они начинали спускаться с высоты, выпускали левиков; встречаясь в воздухе, обе стаи вращались в разные стороны, образуя некий рисунок. Кроме того, спортивный интерес заключался в том еще, чтобы отбить от чужой стаи голубку и загнать к себе в голубятню, для чего держали способных на это голубей-«скакунов». О популярности голубиной охоты, этой чисто русской забавы, говорит тот факт, что в Москве был на Остоженке трактир «Голубятня», специально для охотников до голубей, с огромной голубятней на крыше. Во второй половине ХIХ в. в Москве и Петербурге проходили особые выставки голубей с призами, влиявшие на цены на голубей, так что цена на редких серых турманов доходила до 400 руб. Петербургский купец Е. Т. Палилов, кроме рысаков и иноходцев, любил и голубей, так что на дворе в голубятне у него постоянно держалось несколько десятков птиц. «В свободное время летом, а иногда и весною, после биржи, забирался он в своем капоте на крышу, где особою палкой с тряпкой на конце гонял голубей, заставляя их взлетать очень высоко. В это время никто из домашних не смел беспокоить его, забывая все, он в эту минуту думал только о голубях. Улюлюкая и свистя, папенька старался, чтобы они поднимались выше соседских (сосед тоже был большой любитель этого развлечения), чтобы турманы чаще кувыркались в воздухе и падали камнем книзу. По праздникам папенька отправлялся на Щукин двор, где покупал новых голубей, менялся с другими любителями, нередко выписывал их даже из Москвы» (101; 102).

Пташковая охота – это ловля и содержание певчих птиц. Тысячи людей, от помещиков и купцов, содержали в клетках и огромных вольерах, под которые иногда отводились затянутые сетками комнаты, снегирей и чечевиц, соловьев и канареек, скворцов (их учили говорить) и щеглов, варакушек, свиристелей, дроздов, малиновок, чечеток, чижей, овсянок – десятки певчих птиц, которых наш современник и назвать не сумеет. А знатоки тогда различали множество соловьиных «колен» и специально обучали соловьев пению, часами слушая их. Держали даже ручных ворон, грачей и галок. Целые подгородные слободы жили изготовлением клеток для птиц (иные затейливые большие клетки представляли собой настоящие дворцы из ивового прута), сбором корма для них и ловлей самих птиц.

Как и деревенские жители, горожане за городом ловили («крыли») сетями перепелок и коростелей, подманивая их вабиком (вабилом), особым манком; собственно перепелок ели, а перепелов оставляли живыми, устраивая особые перепелиные бои. Подружейная охота, с легавой собакой, главным образом была увлечением горожан, выезжавших для этого, разумеется, за город: множество бекасов и вальдшнепов, уток и куропаток водилось еще и в пригородных землях, не загубленных «большой химией». «Тихой охотой» была рыбная ловля на удочку, летняя, зимней еще не знали, и столь популярна была она, что уживали нередко и женщины; для ужения на реках и озерах обычно устраивались мостки. Впрочем, люди из «общества» предавались и иной рыбной ловле: большими компаниями выезжали на речные «пески», отмели, где нерестилась рыба, и ватаги рыбаков ловили ее неводами. За некоторую плату рыбаки заводили невод «на господское счастье»: красная рыба, если она попадалась, шла в господскую уху, варившуюся тут же на берегу, а малоценная частиковая шла рыбакам. Хаживали и езживали горожане и по грибы, по ягоды: провинциальный город ведь был маленький, напоминающий село, и далеко забираться не нужно было.