Эрика - Марта Шрейн

— И все–то, Гедеминов, вы знаете… Ну хорошо, куда вас подбросить?

— Давайте в центр, к памятнику генералу Скобелеву.

— А нет уже вашего Скобелева, снесли. На его месте, а возможно и на его коне, теперь князь Юрий Долгорукий.

— Да что же это такое?! — удивился Гедеминов. — Повезло князю Долгорукому. А жил бы наши дни, власть отправила бы его в лагерь.

— Вряд ли он был бы таким же умельцем, как вы? Его просто бы расстреляли. Это мы умеем, — вздохнул Прозоров.

Они пошли к машине, но вдруг Прозоров остановился и сказал:

— А знаете, князь, чтобы вас тогда из лагеря освободить, ну, в сорок шестом, я весь архив генерала Дончака перерыл. Все искал для вас смягчающие обстаятельства, кроме юного возраста. Хорошенько ознакомился с протоколами допросов и пришел к выводу, что генерал Дончак вам, князь, доверил тайну золотого запаса России.

— Ну вы, Прозоров, фантазер! — впервые назвав его по фамилии, искренне удивился Гедеминов. — Если вы пересматривали архив и читали протоколы допросов, то наверняка узнали, что я оставил генерала Дончака раньше. Убежал я. Домой, в Париж хотелось, к матери. Мне ведь было неполных шестнадцать лет.

Прозоров засмеялся.

— Гедеминов, вы хотя бы мне не рассказывали эти сказки. Я ведь тоже дворянин и знаю вас достаточно хорошо, чтобы понять — вы на предательство не способны. И если бы я был на вашем месте и генерал Дончак мне доверился… Это такая честь для юного князя. Уверен, вы бы даже под пыткой ничего не сказали.

— Но генерал, и у меня есть к вам вопрос. Допустим, я только допускаю, что вы правы и мне этот секрет Дончаком доверен. Тогда зачем вы пригласили меня на охоту? На охоте бывают несчастные случаи…

— Да нет. Вы не станете меня убивать, потому, что я вас до сих пор не предал. Ну, идемте уже, князь. В машине нам уже не поговорить, поэтому обещайте мне позвонить вот по этому телефону, как только освободитесь. Скажите дежурному, где находитесь, за вами пошлют машину, и располагайтесь до моего прихода на даче, как дома. — Прозоров записал номер телефона, протянул его Гедеминову, и они оба пошли к машине.

Старший сын

Расставшись с Прозоровым, Гедеминов снова вернулся к мыслям о матери, чувствуя свою вину перед ней. Но постепенно мысли о встрече с сыном вытеснили грусть, уступая новому чувству. Его охватило волнение. Но предчувствие говорило ему, что сегодня он не увидит сына.

Гедеминов нашел нужный дом. Зашел в вестибюль. «Интересно, муж Невельской дома?» — подумал он.

Старик дежурный спросил его:

— Вы к кому?

Гедеминов, притворившись темным сибиряком (старик разглядывал его полушубок), сказал:

— Адрес мне дали, привет передать. Улицу, дом и квартиру помню, а фамилию никак не вспомню. Сказали, он военный, а ее фамилия — на «эн» начинается. У них еще сын должен быть, юноша, как зовут тоже не знаю. С самой войны мои знакомые потеряли их. Здесь они до войны жили, а живы или нет, неизвестно. Ее Натальей зовут, фамилия, кажется, Невельская.

Старик ответил:

— Живы, но не все. На мужа Невельская похоронку еще в 1941‑м году получила. Он был чекист. Вроде машина на мине подорвалась, и он погиб. А она, вдова, с сыном здесь живет. Только болеет она, сердце у нее больное. А сын ее, Александр, в морском Нахимовском училище учится. Его дома нет. Он в Ленинграде. Хороший юноша. В доме его все любят.

— Позвоните Невельской, уже поздно, а я долго ехал, — сказал Гедеминов старику. И обрадовался: «Александром назвала сына Натали».

— Хорошо–хорошо, — дед стал набирать номер телефона: — Наталья Петровна, это дежурный. К вам гость приехал, кажись, из Сибири, спуститесь вниз, — дед положил трубку и стал торопливо рассказывать о войне, радуясь тому, что его слушают.

Пожилая дородная дама в длинном до пят халате спускалась вниз по лестнице. Она с удивлением разглядывала мужчину. На дворе была весна, солнце съело в Москве почти весь снег. Человек в полушубке ее удивил. Гедеминов же, со своей стороны, был поражен переменой, произошедшей с Натали. Он только и успел подумать: «Как короток век женщины!» Но в следующее мгновение он уже прогнал эти невеселые мысли.

Натали спустилась до третьей нижней ступени и с удивлением всматривалась в человека в полушубке и шапке–ушанке. Глаза мужчины, до боли знакомые, смотрели на нее из далекого далека. Это встревожило ее. Но она спокойно спросила:

— Вы ко мне, не ошиблись? Мы, кажется, не знакомы…

Мужчина ответил знакомым баритоном:

— Моя фамилия ничего вам не говорит. Я к вам по поручению…

Невельская ахнула и прикрыла рукой рот. Потом бегом, придерживая подол халата, спустилась вниз:

— Идемте же, Сашенька! Что же мы тут стоим?! Поднимайтесь! Вы, наверное, упарились в своем полушубке. У вас там, в Сибири, морозы, а у нас в Москве весна. И как это я вас сразу не узнала?! — с волнением в голосе говорила Натали.

Она взяла его под руку и повела за собой.

Они вошли в довольно широкую прихожую.

— А вещи? Где ваши вещи? — спросила Невельская.

— Я приехал налегке, с кучей денег и зубной щеткой в кармане, — сказал он.

Гедеминов снял полушубок, шапку, а Невельская воскликнула:

— Князь Александр, вы прекрасно выглядите! — и с грустью добавила: — А я, я постарела.

— Ну что вы на себя наговариваете, Натали! Вы молоды, — успокоил ее Гедеминов.

— Господи! Сколько зим, сколько лет?! Я совсем недавно о вас думала…

— Восемнадцать зим и лет, — сказал Гедеминов, и Натали поняла: он помнит об их общем сыне. Она сказала:

— Да, время бежит. Саше сейчас семнадцать. Я его одна растила. Но он с десяти лет в Нахимовском училище, выпускник уже… Что же вы, князь, проходите в столовую. Надолго в Москву?

— Повидать вас и назад. — Он достал две пачки сотенок и положил их на телефонную полку.

Натали разволновалась:

— Куда столько денег? У нас все есть!

— Это на карманные расходы моему сыну, — ответил он.

— Но сегодня я вас уже никуда не отпущу. Переночуете в комнате сына. Поговорим… — волновалась Невельская.

Она металась от буфета с посудой к плите.

Что–то шипело на сковороде, звенели приборы и, наконец, она позвала его к столу.

За ужином Невельская все задавала и задавала ему вопросы и наконец спросила:

— Князь Александр, вы давно освободились?

— В сорок седьмом году амнистировали. Но приехать к вам не было возможности, — вздохнул Гедеминов. — Запрет на выезд был у меня. И сейчас живу там, на поселении.

— Конечно, женились… — заикнулась было Натали.

— Да. Жена тоже срок отбывала в лагере. Врачом там работала. Ее освободили только в пятьдесят третьем. Сын там родился, в сорок восьмом году. Рос со мной, на воле. Приехать я не мог, но о нашем сыне все время помнил.

— Жена молодая? — с затаенной ревностью спросила Невельская и, боясь услышать утвердительный ответ, поспешно сказала: — Конечно же, о чем я спрашиваю. Вы бы кого попало не взяли в жены. Но я вас только стриженым помню, а у вас такие красивые волосы, еще черные, седина только на висках проглядывает, она вам к лицу, — разглядывала Невельская Гедеминова. И грустно сказала: — Теперь бессмысленно говорить об этом, но я всегда одного вас любила. И в сыне любила вас… Тогда в клинике, после родов, когда профессор показал мне ребенка и я нашла у него на шее медаль с изображением вашего фамильного герба, я так расстроилась, что проплакала всю ночь. А ведь мы могли быть вместе и с нами наш сын… Скажите, князь, вы любили меня хоть немножко?

Гедеминов не хотел ее огорчать. Натали была матерью его ребенка, он не стал ее разочаровывать и задумчиво сказал, как бы вспоминая:

— Я любил вас. Но вы были замужем за этим чекистом, а я был в зоне. Что я мог поделать? Конца моему заключению не было видно. И вы это знали, но все же решились родить ребенка. И я этому рад.

— Да. Что мы могли? — счастливая от мысли, что была любима, повторила Невельская. — Подождите, сейчас что–то принесу.

Она открыла ящик комода, вынула коробку и стала вытаскивать из нее младенческие вещи их сына, его первую обувь и наконец достала маленькую коробочку. Там покоилась серебряная медалька с гербом.

— Он ее никогда не носил, я боялась: вдруг потеряет или учителя в школе снимут у него с шеи. А потом, в Нахимовском училище, и подавно нельзя было ее носить. Сашенька, сын, подозревает что–то. Как–то сравнивал себя с отцом, ну, ты знаешь, о ком я говорю, с его родней и сказал: «Как странно, ни на кого не похож». Я его успокоила, что он на деда, на моего отца, похож. Сашенька ничего не знает о моем дворянском происхождении — и слава Богу. О тебе подавно не могу рассказать. Про меня он думает, что я в детском доме воспитывалась, как сирота гражданской войны. Произошла переоценка ценностей… Ну что вы, князь, все время молчите? — Волнуясь, она переходила с «ты» на «вы» и снова на «ты».