Слово авторитета - Евгений Сухов

Старшим в смене был Гарик, который относился к Федосееву с нескрываемым пиететом. Как и полагалось, он сидел в комнате с оружием — ключи от пирамид и остальных комнат огромной тяжелой связкой висели на ремне брюк и зловеще позвякивали при каждом его шаге. Что интересно, он никогда не убирал их в карман, где они удобно устроились бы на самом дне, а всегда таскал вот так, на привязи. Очевидно, в нем звучала какая-то нереализованная струнка его души, и в этот момент он ощущал себя как минимум ключником в огромной боярской усадьбе.

Даже осанка — всегда сгорбленная, с заметно опущенными плечами — заметно распрямлялась. И к своим обязанностям он относился трепетно, как будто бы и в самом деле опасался остаться без доходного места. Единственное, что могло ненадолго сбить его с праведного пути, так это выпивка, к которой он был неравнодушен. С ключом от оружейной комнаты было просто: Федосеев запасся дубликатом еще накануне, единственное, в чем заключалась проблема, так это найти причину, чтобы отодрать толстую задницу Гарика от стула и отправить его смотаться куда-нибудь хотя бы минуты на четыре.

— Гарик, ты давно «Наполеон» пил? — бесхитростно поинтересовался Иван Степанович, наблюдая за тем, как толстяк расположил на узеньком стуле свое большое тело. Создавалось впечатление, что оно расплылось, заполнив собой мельчайшие ложбинки. Еще секунда-другая, и оно стечет лужицей на пол.

Кадык у Гарика непроизвольно дернулся, выдав его состояние.

— Ну… думаю, давно.

Подобного обещания еще маловато, чтобы Гарик напросился в собутыльники и метнулся в туалетную комнату ополаскивать перепачканные в кофе стаканы. Нужно дожать. И делать это следует тонко и очень осторожно, чтобы даже мысли не возникло о предполагаемом совращении должностного лица.

— Ты меня не понял, Гарик, — широко улыбнулся Иван Степанович, — я тебе говорю не о том коньяке, который продают в наших лавках, спирт, подкрашенный заваркой, а о самом настоящем «Наполеоне», что можно приобрести на Елисейских Полях.

Широкое лицо Гарика мечтательно расплылось, сказанное прозвучало для него как самая удивительная музыка.

— Хм… ну… если, конечно, такой… То, честно говоря, наверное, и не пробовал. Больно дорого он стоит.

— Хороший «Наполеон» стоит ровно столько, сколько ты получаешь за полгода, — очень серьезно произнес Иван Степанович. — Но зато стакан выпиваешь и не замечаешь, как и проглотил. Наш-то коньяк хлещешь, а в нос тебе шибают синильные масла. — Гарик дозрел. Лицо его раскраснелось от аппетита и переживаний, еще минута — и он захлебнется собственной слюной. Парня следовало спасать. — У меня как раз есть с собой такой… я-то всего отпил стакан, не выдержала, знаешь, душа. Хотел к свояку сегодня заявиться, а он уехал к какой-то бабе. А у меня так губа засвистела, что спасу просто нет. Не пить же мне, одному, ведь не алкаш же я какой-нибудь, в самом деле! Может, ты мне компанию составишь?

— Ну, как же тебе отказать, батя? Это значит хорошего человека обидеть.

— И уже серьезно, стараясь погасить пламя, вспыхнувшее в глазах, Гарик прибавил:

— Если только самую малость, чекушку небольшую, — раздвинул он слегка большой и указательный пальцы.

— Ты вот что, Гарик, не сочти за труд, вытащи из сумки коньяк… А сумка на первом этаже лежит, около двери. Не хочется мне с пузырем по зданию болтаться. Тебе-то ничего, ты у нас в авторитетах ходишь, тебя ни в каких противоправных действиях не заподозрят. А меня, если заметят что не так, сразу под зад коленом.

Гарик встрепенулся, и по его отвислому животу мелкой рябью пробежала волна:

— Хорошо… Я сейчас, — и, бросив взгляд на телефоны, проговорил:

— Если будут звонить, скажешь, что в сортир на минуту отлучился.

— Не переживай, — доброжелательно успокоил Иван Степанович, отмахнувшись, — что там, не люди, что ли? Понимать должны. Ну, приперло человека, с кем не бывает. Хе-хе-хе!

Про себя Федосеев отметил, что в последний год Гарик сильно располнел, а сзади и вовсе напоминал бабу. Гарик тяжеловато поднялся и, потешно разбрасывая стопы по сторонам, заторопился к выходу, а ягодицы, словно мельничные жернова, завращались в усиленной работе.

Как только дверь закрылась и по коридору застучала удаляющаяся дробь каблуков, Федосеев мгновенно поднялся. Прислушавшись, он извлек из кармана ключ и вставил его в замочную скважину бронированной двери. Дверь оружейной комнаты без усилия поддалась, в правом углу стоял сейф, где находились служебные пистолеты. Федосеев быстро извлек очередной ключ и открыл замок. Пистолет Петрова был под номером пять. Уткнувшись стволом в удобную ячейку, заметно промасленный, он чуть отличался от всех остальных. На нем осталась печать трогательной заботы: и сверкал он куда сильнее, чем прочие, и масла на нем было не в пример больше. Одно слово, свое оружие хозяин любил. Пистолет Федосеева находился с самого края, такой же промасленный, отчего казался совсем новым.

Правда, царапин на его стволе было заметно меньше. Оставалось уповать на то, что Захар не будет всматриваться в свое личное оружие и, как это с ним бывало практически всегда, сунет пистолет в плетеную кобуру.

Быстро поменяв пистолеты местами, Иван Степанович закрыл сейф и вышел из оружейной комнаты. Прислушавшись, осторожно закрыл бронированную дверь на два оборота.

Гарик появился через минуту, победно сжимая за горлышко бутылку коньяка.

— Ты бы хоть прикрыл ее чем-нибудь, — посетовал Иван Степанович, — ведь увидит же кто-нибудь.

— Ничего, батя, — аккуратно и торжественно водрузил коньячок на стол Гарик. Этикетка его заворожила, с нее, чуть насупив брови, на него смотрел французский император. — Меня никто не видел. Ну, так что, по чарочке, — извлек он из ящика стола небольшие стопочки.

— Не откажусь, — удовлетворенно протянул Федосеев, выдернув из горлышка пробку.

Тоненькая темно-коричневая струйка, разбившись о толстое дно, взлетела на хрустальные бока цветастой радугой.

— А какой запах! — восторженно пел Гарик, помахивая у самой рюмки широкой ладонью, больше смахивающей на обыкновенную садовую лопату. — Ну, давай дернем! — весело произнес он, поднимая рюмку, и, коротко выдохнув, проглотил с аппетитом ее содержимое.

— Чувствуешь разлив? — спросил Иван Степанович. — Наш-то коньяк иначе как пойлом не назовешь, обязательно какую-нибудь химию добавят. Даже от одного стакана голова гудит, а тут полбутылки хряпнешь — и ничего, кроме радости в душе. Гарик, ты вот что, забирай себе эту бутылку, допьешь как-нибудь.

— Степаныч, — неуверенно запротестовал Гарик, — она ведь деньжищ немалых стоит.

— Ничего, ничего, — отстранил протянутую бутылку Федосеев, — для хорошего человека не жалко. А потом, я хочу тебе сказать, дома у меня еще одна есть, — и он, хитро улыбнувшись, направился к выходу.

Глава 61.

СЛЕДУЕТ БЫТЬ НАЧЕКУ

С Инной что-то не заладилось. Когда он был на дежурстве, девушка по-тихому собрала свои вещички и, упаковав их в большую зеленую сумку, исчезла.

Выдержать Маркелову удалось шесть дней, в течение которых он не потревожил девушку даже телефонным звонком. Ее поведение можно было бы списать на стресс, который она испытала в последнее время, наконец, на плохое самочувствие, но даже при самом скверном раскладе не делают так, как поступила она. Во всяком случае, нужно было оставить хотя бы маленькую записку, объяснить, дескать, разочаровалась, ушла к другому. А тут пребываешь в полнейшем неведении и только гадаешь, какая очередная блажь проникла в ее хорошенькую головку.

От одной только мысли, что где-то сейчас Инна милуется с кавалером, Маркелову становилось нехорошо. Воображение неимоверно разыгрывалось и становилось до неприличия циничным. Вместо чистой девушки он видел страстную, познавшую сладость любви женщину — раскованную, дерзкую, способную в минуту близости расцарапать до крови. Вместо него партнером Инны почему-то оказывался какой-то блондинистый пижон. Вспоминая губы, целованные много тысяч раз, он с горечью думал о том, что неизвестный зажимает ее рот страстным поцелуем, когда с ее уст, в пик наивысшего блаженства, слетает почти первобытное ликование.

Было больно. По-настоящему.

Наверняка с тем художником у нее далеко не платонические отношения.

Захар невольно взвыл — нужно быть болваном (или по-настоящему любить женщину), чтобы поверить в рассуждения о том, что художника интересует только оболочка.

Ему, как и всякому мужику, тоже должно быть любопытно, а какое такое богатство скрывается у девушки между ног.

На седьмой день Захар не выдержал и решил заявиться к художнику.

Мастер встретил Захара обыкновенно; такое ощущение, будто они расстались всего лишь на десять минут, да и то только затем, чтобы сходить в соседний магазин за бутылкой водки.