Собрание сочинений в шести томах. Том 6 - Всеволод Кочетов

Слушая подполковника Витте, я раздумывал о том, какая у него интересная может получиться статья для «На страже Родины» о культуре артиллерийского командира. Но чтобы самому не быть бескультурным в делах артиллерии, решил кое-что почитать предварительно и снова отправился на огневые к Пигиде, посмотреть, какую литературу они с Мизько изучают.

Пигида вынес из блиндажа книги и справочники. Мы уселись на бруствере из мешков с песком, началась популярная лекция для меня об основах артиллерийской науки. Я уже был поставлен к орудию, чтобы на практике освоить преподанное, как вдруг за Урицком, в Стрельне, заревели десятки немецких стволов. Вокруг огневых позиций батареи в течение тридцати — сорока секунд разорвалось штук пятнадцать снарядов. Мы прижались к мешкам. Земля под нами гудела, осколки рвали плетенку маскировочных сетей, мешки разбрасывало взрывами, как подушки, нас осыпало песком, обляпывало жирной огородной землей, заваливало сучьями и стволами яблонь и вишен. За все месяцы войны впервые с такой очевидностью и неотразимостью я ощутил, что для меня все кончается — и война, и газетные корреспонденции, и дружба с одними, вражда с другими — и все вместе взятое, что называется жизнью. В какой-то миг показалось даже, что я переломлен надвое — это мне на спину съехал мешок с песком весом пудов в пятнадцать.

— Гады! — где-то далеко сказал глухой голос.

Я поднял глаза, спиной ко мне у развороченного бруствера стоял Пигида и отряхивал с себя песок.

— Они по всем батареям бьют. В том числе и по зенитным. И попятно почему. Комбинированный налет!

Я поднялся, сел на мешках и тоже понял почему. Под грохот пушек на Ленинград шло несколько больших стай бомбардировщиков. Со стороны вечернего солнца, с запада, как и в тот раз, когда воздушный налет захватил меня на таявшем невском льду.

Гром над землей катился неимоверный: несмотря на бешеный огонь немецких артиллеристов, били все наши зенитные батареи.

Пигида получил приказ ударить по немецким батареям. Тут я своими глазами увидел, как работают его «Борисы». Они грохали так, что все мы вокруг них подскакивали на вздрагивающей земле.

Над Ленинградом тем временем поднялось несколько столбов дыма. Особенно выделялся один, клубливый, густо-черный, плотный, уходящий высоко в небо.

— Нефть горит. Или масло.

На другой день я в грузовике переезжал через Неву по мосту Лейтенанта Шмидта. Шофер сказал, что вчера здесь горело на крейсере «Киров», который стоит против облинялых особняков у гранитной невской набережной. Крейсер еще слегка дымился, среди его палубных надстроек чернела яма — след бомбы. Казалось, корабль только что вышел из боя: не было одной трубы, обожженная пламенем, рыжела окалиной мачта; на берегу были раскиданы искореженные черные обломки металла.

Третьего мая, когда в «На страже Родины» опубликовали мою корреспонденцию о снайпере Ермакове, которая закапчивалась словами: «Ермаков научился всеми силами души ненавидеть немецко-фашистских захватчиков. Его сердце полно свирепой яростью. И его счет — это только начало расплаты с врагом», — в этот день я вновь оказался в Автове.

На одном из дворов, превращенных в плац, был выстроен весь личный состав 14-го артиллерийского полка, которому вручалось гвардейское знамя. Вручить этот почетный стяг приехал Алексей Александрович Кузнецов, дивизионный комиссар, член Военного совета фронта. Он прочел вслух приказ о присвоении полку звания гвардейского, поздравил артиллеристов, обнял командира и комиссара.

Дорогое знамя из его рук принял подполковник Витте. Я слушал речь командира, стараясь записать главное.

— Товарищи! — говорил он. — Принимая гвардейское знамя, от лица всего личного состава полка даю торжественное обещание, что доверие, оказанное нам партией и правительством, мы будем оправдывать всей своей боевой работой. В ожесточенных боях с немецкими захватчиками от нашего огня враг понес большие потери. Полком уничтожено до восьми тысяч солдат и офицеров противника, разбито сорок орудий, тридцать шесть минометов, двадцать один танк…

Он перечислял и перечислял потери немцев от огня его пушек. Гвардейцы смотрели на алое полотнище с изображением В. И. Ленина; вновь, как живые, вставали перед ними дела и битвы, через которые полк пришел к знамени гвардии. Месяцы войны пронеслись стремительно. Были они, как жизнь солдата, суровы и трудны. Бойцы учились воевать в пожаре сражений, в бою осваивали оружие, на полях и в лесах били и били гитлеровцев.

Крепко запали те суровые дни в сердце командира батареи Пигиды, который к историческому для его полка событию получил следующее звание и знаки различия старшего лейтенанта сменил на «шпалу» капитана. Он помнит трех офицеров, которых свалил из пистолета в одном из боев; помнит удары своих снарядов в гущу немецких солдат; помнит стрельбу по тяжелым тапкам, по броне германских дивизий, которые осенью рвались к Ленинграду.

Никто тут, в этих шеренгах, ничего не забыл и никогда не забудет.

Подполковник Витте опустился на колено.

— Склоняясь перед гвардейским знаменем, осененным образом великого Ленина, мы, гвардейцы-артиллеристы, клянемся великому советскому народу, партии и правительству в том, что непоколебимо, стойко, беспощадно будем уничтожать немецких захватчиков и с честью оправдаем высокое звание воинов советской гвардии.

Гремит «Интернационал», катится по шеренгам артиллеристов традиционное «ура». Пушки удар за ударом бьют салют, во главу колонны становятся командир и комиссар полка, под своим развернутым знаменем гвардейцы начинают торжественный марш.

Торжественный марш в нескольких минутах хорошего хода танков от позиций врага! Пушки поэтому бьют но холостыми. Это салют особый. Они бьют боевыми по заранее разведанным для этого дня немецким дзотам, траншеям, по дальнобойным орудиям немцев…

7

Сейчас я по-настоящему увидел, какая могучая у Ленинграда артиллерия и как ее много. Наши пушки стоят и поодиночке и батареями, среди пустырей и во дворах окраинных районов; одни из них врыты в землю, другие катаются на железнодорожных платформах; они всех калибров, стволы у иных такой длины и толщины, что, поставь их вертикально, будут напоминать колонны Исаакиевского собора.

С зимы у нас новый командующий фронтом — генерал Говоров. Он генерал артиллерийский, и это заметно ужо по тому, с какой силой ленинградцы бьют из орудии по Стрельне, Дудергофу и другим местам сосредоточения немецких батарей, обстреливающих Ленинград.

Но этого мало. Длинноствольнью пушки нашего города бьют и дальше, на десятки километров в тылы противника. Мне показали фотоснимки, сделанные с самолета. «Гатчинский аэродром! Узнаете?» Да, я узнал знакомые места, хотя никогда не смотрел на них с воздуха. Я узнал сплетения железнодорожных путей, очертания зданий Красногвардейской МТС, строения и перроны станции Гатчина Балтийская. Около года назад, возвращаясь из села Рождествено, я в тех местах провожал шедшие к Острову наши мотострелковые части, разговаривал с эвакуировавшимся из Таллина англичанином, который верно предугадывал, что война с гитлеровской Германией не будет короткой.

Увидел я на снимке и аэродром, который начинается сразу за станционными путями, — летное поле, ангары вокруг него, земляные холмы над бензохранилищами.

Но в каком это все виде предстало моим глазам!..

Немцы, приспособившие наш аэродром для своих истребителей, должно быть, и думать не думали, что там, в спокойных гатчинских местах, за несколькими десятками километров от линии фронта, их сможет достать советская артиллерия. Даже грохот своих орудий долетал туда лишь с попутным ветром. А два десятка зенитных батарей и пулеметных установок неустанно стерегли небо над аэродромом. Можно себе представить, как за несколько минут до того, что зафиксировано фотопленкой с нашего воздушного разведчика, немецкие летчики благодушествовали на травке после завтрака, как возились механики возле «мессершмиттов», выстроенных на зеленом поле.

И вдруг ударил гром — земля и дым взметнулись над бетонной дорожкой. Небо безоблачно, чисто, в нем нет ни туч, ни самолетов. Откуда же бьют эти бомбы, оставляющие огромные воронки? Они падают с неумолимой точностью каждые пятнадцать секунд. Горячий ветер сметает с поля машины, ломая им крылья и фюзеляжи, разваливает ангары; с ревом рвутся на складе фугасные бомбы; пылает бензин в подземных хранилищах. Вместо с машинами гибнут фашистские летчики и механики, в обломки превращаются зенитные пушки. Черный смерч бушует на аэродроме в Гатчине.

В немецких штабах трещат телефоны. Немцы подымают в воздух с других аэродромов самолеты-разведчики, включают все средства обнаружения источников этой убийственной грозы. Они засекают в конце концов советскую пушку в районе мясокомбината на ленинградской окраине. И когда она, опустив ствол, укрытая брезентом, отходит по железнодорожной ветке в укромное место, на опустевшую позицию, с которой пушка только что стреляла, обрушивается ураган вражеских снарядов.