Яромира. Украденная княжна - Виктория Богачева

— Прошу тебя, расскажи о битве. Которую вел конунг Харальд, — Крутояр скомкал просьбу, вдруг разом позабыв половину слов, которые ведал.

Но кормщик ничего не сказал. Он даже не подивился. Лишь вскинул брови и хмыкнул, смерив княжича задумчивым взглядом.

— Поведать тебе о битве? — протянул он. — Что же. Мой конунг не запрещал об этом говорить с тобой.

И старый кормщик рассказал.

Яромира затаила дыхание, вслушиваясь в каждое слово.

Как Харальд обманул охранявших детинец воинов, подкинув им Ивара как приманку. Как племянник конунга перетянул на себя стрелы, и сам конунг и его люди смогли переплыть реку почти не тронутыми. Потеряли всего троих, а ведь Харальд опасался, что намного больше.

И все равно бой со стражниками дался им непросто. Пришлось сражаться без всякой брони и даже без щитов против хорошо вооруженных воинов. Харальду в плечо угодила стрела, а он не сразу ее приметил.

Но и это оказалось не самым сложным. А вот пробраться к воротам внутри детинца, где каждый встречный был твоим врагом — едва не стало для них непосильным делом.

Потому-то Харальд задержался, потому-то и не поспел к сроку, который наметил с ладожским конунгом.

— Он смог схватить одного из хёвдингов Рёрика, — неторопливо рассказывал Олаф. — И долго, очень долго говорил с ним, чтобы переубедить.

— И он смог? — задержав дыхание, спросил Крутояр, предвкушая славный исход.

— Нет, — а вот кормщик по-стариковски жестко усмехнулся. — И перерезал хёвдингу горло. Но время уже было упущено, и Харальд велел над продираться с боем. Велел оставить его, коли ранят. Велел бросить нашего конунга, но любой ценой открыть ворота.

Яромира обеими ладонями зажала рот, чтобы ни звука из него не вырвалось. Она жалела и не жалела, что упросила Крутояра подсобить, но была уже на тонкой грани.

Младший братец был прав, неспроста ведь Харальд не хотел, чтобы она знала, чтобы она слышала. В славном подвиге оказалось много грязи и крови.

— И вы бросили?

Тишина послужила Крутояру ответом. Затем кормщик вновь желчно хмыкнул. Даже стоя за дверью, Яромира почувствовала, как в горнице разлилось липкое напряжение. И, кажется, смешанная со стыдом вина.

— Да, — коротко ответил Олаф. — Нашему конунгу нужен был Хольмград. И мы оставили его, чтобы открыть ворота.

— И конунг со всем совладал.

Вновь воцарившаяся тишина прошлась на оголенным чувствам Яромиры огненным мечом. Она зажмурилась. Лучше бы ей всего этого не слышать. Лучше бы ей всего этого не знать.

Но коли назвался груздем — полезай в кузов.

Потому она лишь неслышно переступила с ноги на ногу и упрямо осталась на месте.

— Как же вы их открыли?

— Обманом.

Теперь уже пришел черед Крутояра сдерживать ошеломленный вздох. Он долго молчал, когда услышал ответ, пока не прозвучал незлобный смешок кормщика.

— Твой отец славно тебя воспитал, сын конунга. Ты ничего не сказал мне о попранной чести.

— Мужи, достойнее меня, остались лежать под стенами Нового Града. И осталось бы гораздо больше, если бы вы не открыли ворота, — осипшим голосом отозвался Крутояр.

Яромира услышала шелест одежды: ее брат встал с лавки.

— Благодарю тебя за беседу, господин Олаф, — княжич поклонился и, дождавшись ответного кивка, вылетел из горницы прочь.

Он даже не остановился, чтобы посмотреть на сестру, и ей показалось, что глаза у него блестели. Стало малость совестно, и Яромира закусила губу.

— В другой раз, дроттнинг, приходи прямо ко мне.

А теперь она устыдилась по-настоящему. Распахнув дверь в клеть, прямо перед княжной стоял старый кормщик. И глядел на нее с едкой насмешкой.

— Ты бы ничего мне не рассказал, — заупрямилась она.

— Не рассказал бы, — согласился Олаф. — И был бы прав.

— Когда же ты догадался?

— Когда услышал твой всхлип, — ничуть не чураясь говорить с ней прямо, сказал он.

— Я не всхлипывала… — пробормотала Яромира вполголоса.

— Опасайся, дроттнинг. Харальд не терпит в женщинах непокорства и непослушания, — мрачно произнес Олаф.

Яромира поджала губы.

— Ты можешь рассказать ему, коли сочтешь нужным. Но я не стану боле говорить с тобой о конунге Харальде, — и поведя подбородком, она плавно повернулась и ушла прочь, держа голову высоко поднятой, а спину особенно прямой.

Если бы она обернулась, то заметила бы, как по устам Олафа промелькнула одобрительная, быстрая улыбка.

Кметь с косой VII

Чеслава замерла в дверях, украдкой заглянув в просторную, светлую горницу. Княгиня Звенислава, сидя за столом, перебирала разложенные перед ней сорока* черных соболей. Княжна Яромира притворялась, что вышивает рушник, но чаще вздыхала и замирала с тканью в руках, смотря прямо перед собой невидящим взглядом. Под чутким присмотром нянек училась управляться с иглой маленькая Горислава, а подле нее вертелась и Даринка, которую Звенислава Вышатовна сама предложила брать к терем подружкой к младшей дочери, пока Чеслава стояла в дозоре и несла службу в дружине.

Воительница с неимоверным облегчением тогда согласилась, и вот уже какую седмицу оставшаяся без родных и дома сирота играла в тереме с княжеской дочерью, делила с ней трапезу и наряды, игрушки, занятия и всяческие утехи.

Чеслава сама никогда в жизни не осмелилась бы попросить о таком княгиню. Всю голову сломала, как быть с Даринкой, коли она целыми днями и ночами в избе бывать не станет. И когда Звенислава Вышатовна предложила, все получилось так просто и легко, словно так было всегда. Словно девчушка, спасенная воительницей, провела с ней всю жизнь и с рождения играла с княжеской дочерью.

Вот и нынче она пришла за воспитанницей. Заметив ее, Даринка подорвалась со скамьи, на которой сидела, болтая ногами, и подбежала к двери.

— Чеслава! — девочка прижалась к ней, ухватившись ладошками за воинский пояс.

Ростом она была совсем невелика. Видно, жила в небогатой семье и никогда не ела в достатке.

Тут воительница не печалилась. В тереме Даринка быстро наест румяные щеки, а как лето настанет, да будет играть на свежем воздухе, и она, Чеслава, станет учить ее, как себя оборонять да бить промеж глаз, то и вытянется, и окрепнет, и взгляд заблестит.

Воительница поглядела на другую свою воспитанницу. Ту, которая совсем недавно прибегала к ней плакаться на нежеланную помолвку, а нынче звалась