Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Но такому, вообще-то, естественному «интернационализму» в украшениях, оружии, одежде способствовала не только торговля, но и грабительские экспедиции, частые для того времени, благодаря чему вещи неоднократно меняли своих владельцев. Названными причинами объясняется присутствие в Гнездове, находившемуся на одной из оживленнейшей торговой восточноевропейской магистрали, скандинавских женских украшений, а также возможным нахождением среди его жительниц скандинавок, тех же военных трофеев и, вместе с тем, тех же предметов торговли и обмена. А. Стальсберг отмечает наличие в Гнездове «удивительно большого числа парных погребений с ладьей»: 8–10 из 11. Совершенно справедливо заметив, что «муж и жена обычно не умирают одновременно», норвежская исследовательница напомнила известный рассказ Ибн Фадлана о похоронах знатного руса совместно с его рабыней. Но принять эту версию Стальсберг не решилась, т. к. у погребенных женщин имеются фибулы и множество бусин, что скандинавские археологи интерпретируют «как отличие свободных женщин». Хотя вместе с тем она констатирует, что убийство вдовы и ее похорон с мужем скандинавская история эпохи викингов не знает[1313]. В свете чего остается признать, что в парных погребениях с ладьей (а в них, надо сказать, отсутствуют следы вторичного погребения), рядом со своим хозяином покоится его рабыня (наложница), возможно, скандинавка. Д. А. Авдусин говорил о фактах разноэтничных парных погребений, например, мужчины-балта с женщиной-скандинавкой. При этом он подчеркивал: «Вряд ли стоит сомневаться, что женщина будет положена на костер в национальном наряде, а основным обрядом погребения может оказаться балтский»[1314]. Стальсберг также обратила внимание на то, что ладейные заклепки из Гнездова «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции»[1315]. Подобный факт также порождает серьезные сомнения в скандинавском этносе погребенных в ладьях, не имеющих, стало быть, к ним никакого отношения.

Ю. Э. Жарнов, объявив скандинавскими значительную часть захоронений Гнездова, вместе с тем указал, что керамика — основной датирующий фактор[1316]. Но вся керамика Гнездовского могильника, констатируют не сомневающиеся в норманстве варягов археологи А. В. Арциховский, Д. А. Авдусин и Т. А. Пушкина, «именно славянская», и она находится во всех погребениях, приписываемых скандинавам. А керамические свидетельства действительно занимают особое место в системе доказательств археологов: своей массовостью они служат, отмечал Арциховский, «надежнейшим этническим признаком». Именно они, позже как бы добавлял Авдусин, имеют «первостепенное значение для этнических выводов»[1317]. В этом случае важно отметить, что знаменитый сосуд с надписью кириллицей, сделанной в начале X в., был составной частью погребального инвентаря, обычно относимого к «норманскому»[1318]. Сам же погребальный инвентарь (обряд), как известно, обусловлен «суммой религиозных воззрений», это часть религии, которая «быстро не меняется»[1319]. Но современные норманисты сосуду со славянской надписью, найденному якобы в захоронении воина-скандинава, отводят лишь роль опровержения доказательства знакомства погребенного «с древнерусским языком или письменностью»[1320]. Немаловажно заметить, что гнездовские гончарные сосуды близки к сосудам южнобалтийских и западных славян, что связано, отмечают археологи, с появлением в Гнездове группы западнославянского населения[1321].

Нельзя обойти вниманием погребения в камерах (середина и вторая половина X в.), обнаруженные в Ладоге, Пскове, Гнездове, Тимереве, Шестовицах под Черниговом, Киеве и объявленные как захоронения скандинавов, входивших в высший слой Руси. Об этой «истине» в последней трети ушедшего столетия настолько много говорили археологи (особенно В. Я. Петрухин, в «норманско-хазарской» концепции Киевской Руси которого этой «аксиоме» отведена одна из главных ролей), что она стала общим местом для всех рассуждений о скандинавской природе варяжской руси[1322], рождала (как и те же фибулы) новые тому «доказательства», а те, в свою очередь, другие. Западноевропейские ученые также связывают камерные погребения Восточной Европы со скандинавами[1323]. Но сейчас уже точно установлено (хотя это было ясно давно), что камерные гробницы Бирки IX в., на основании которых заключали о якобы норманском характере сходных погребений на Руси, не являются шведскими[1324] (показательно, что установление данного факта нисколько не изменило их скандинавской характеристики и не стало предметом разговора в науке, необходимость в котором более чем очевидна). Одновременные и подобные им захоронения открыты в Вестфалии, Чехии, Польше[1325], т. е. там, где скандинавов не было. А. Г. Кузьмин не сомневается, что «камерные погребения шли с континента в Бирку, а не наоборот»[1326].

Истинное (а не кажущееся) число скандинавских предметов в русских древностях просто мизерно и в огромной массе других археологических находок практически равно нулю, что говорит о случайном характере их попадания в земли восточных славян. По заключению П. П. Толочко, «собственно скандинавских вещей на Руси не так уж и много», хотя в первую очередь именно археологи (наши и зарубежные) говорят о постоянном проживание в ее пределах скандинавов, причем «нередко семьями, в городах и иногда сельских местностях»[1327]. Справедливость слов Толочко видна прежде всего на материалах Киева и Новгорода, главных городов Руси, где норманнов должно было быть особенно много, и где они, конечно, должны были оставить массу следов своего пребывания. Но эти следы отсутствуют. Так, в Киеве количество скандинавских вещей не превышает двух десятков, причем ни одна из них не имеет отношение к IX в. Эта цифра особенно примечательна на фоне утверждений зарубежных ученых об основании Киева норманнами, уверенности Е. А. Мельниковой в том, что «вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов»[1328]. Примерно столько же скандинавских предметов, сколько найдено в Киеве, обнаружено в Шестовице, где, учитывая дружинный характер поселения, замечает Толочко, их, казалось бы, «должно быть особенно много». В знаменитом Гнездове, в котором на Западе видят «анклав викингов»[1329], северные изделия встречаются, добавляет ученый, не чаще, чем западнославянские, восточные или западноевропейские[1330].

В отложениях Новгорода предметов, увязываемых со скандинавами, найдено еще меньше, чем в Киеве. В процентном отношении их число (а все они не старше рубежа Х-ХІ вв.), заключает М. В. Седова, ничтожно «по сравнению с находками славянских, финно-угорских и балтских изделий…»[1331]. Даже норманисты относят эти находки к категории «случайных»[1332]. При том, что они же утверждают, что Новгород был основан скандинавами, что он являлся «основной базой норманнов в Восточной Европе»[1333], что в нем в конце X — первой половине XI в. находился постоянный «больший или меньший контингент скандинавов: дружинников новгородских князей и наместников великого киевского князя, новоприбывших искателей богатства и славы, торговых людей»[1334]. Практическое отсутствие скандинавских вещей в слоях Новгорода тем более поразительно, что для его культурных напластований характерна, отмечают специалисты, «исключительная насыщенность древними предметами»[1335]. В связи с чем «коллекция предметов, собранная на раскопках в Новгороде за 1932–2002 гг., насчитывает в общей сложности более 150 тыс. изделий…», причем в это число не включен массовый керамический материал[1336].

Известно, какой глубочайший след, видимый и в наши дни, оставили норманны в истории тех народов, на территории которых они селились. Так, указывал Д. Щеглов, пребывание норманнов во Франции отразилось «в десятках названий местностей…». Современные зарубежные исследователи констатируют, что «даже сегодня отзвуки» скандинавского языка слышны в нормандском диалекте французского языка. По их же словам, «некоторые города, такие, как Quettehou и Houlgate, сохранили названия, которые присвоили им основатели-викинги тысячу лет назад», а «из 126 деревень на о. Льюис — одном из внешних Гебридских островов (Великобритания. — В. Ф.) — 110 имеют либо чисто скандинавское название, либо какое-то его подобие». Восточная Англия, подвергшаяся датской колонизации и где в 886 г. по мирному договору предводителя датчан Гутрума с англосаксонским королем Альфредом Великим был основан Данелаг (по-английски Дэнло, Дейнло, «область датского права»), до сих пор несет на себе ярко выраженный скандинавский отпечаток. А в восточном графстве Линкольншир «более половины современных названий деревень имеют скандинавское происхождение»[1337]. Х. Ловмяньский, сообщая, что «в целом в Дэнло выявлено огромное число топонимов скандинавского… происхождения», поясняет: в Линкольншире «они превосходят число английских названий». Шведский ученый И. Янссон отмечает, что в Британии и Ирландии скандинавы «оказали значительное влияние на английский язык и местную топонимику»[1338]. Ничего подобного русская история и русский язык не знают совершенно, и ни один из городов Руси не носил скандинавского названия. Хотя, как неоднократно подчеркивает ПВЛ, варяги активно занимались градостроительством (862, 882, 988)[1339]. А это, в свою очередь, заставляет повторить вопрос, заданный норманистам в 1876 г. П. Бурачковым: «Если Олег начал ставить города и посадил в них варягов-князей… то почему самые города получили названия славянские, а пороги — норманские?»[1340]. И на Руси, конечно, была бы совершенно иная топонимическая картина, если бы все было так, как рисовал М. П. Погодин: Рюрик велел норманнам «по исконному обычаю норманнов, рубить везде города или крепости…», или как воображал себе С. Рожницкий: скандинавы «только с того и начинали свою деятельность, что рубили города, могущие служить защитой их господства над иноплеменным племенем»[1341].