Вопросы жизни Дневник старого врача - Николай Пирогов

Администрации и армии стоят громадных сумм и непроизводительно поглощают доходы страны, особливо, если государству приходится содержать армии и для внешней безопасности. А современные войны страшно потрясают экономический быт народов.

И вот, современные государства, с их старомодными средствами, сделались зрителями, если и неравнодушными, то почти бессильными, разгуливающейся внутри их самих борьбы новых нужд и потребностей обществ с устарелыми основаниями и принципами.

Пока еще внешние, неустановившиеся отношения государств отвлекают внимание обществ; но предвидится время, когда эти отношения, если не установятся окончательно, то потеряют свой острый, столь вредный для общественного благосостояния, характер; народы, по крайней мере, европейские, поймут, что то немногое, что приобретает государство войною, не вознаграждает никогда за понесенные убытки и гибель производительных сил и что самая счастливая война долго, долго еще отзывается по ее следствиям на народном благосостоянии и на самой нравственности народов.

Государственные люди, и самые гениальные, имеют всегда в виду одни ближайшие интересы. Это понятно — для них главное — удержатся и удержать современное правительство на высоте своего, конечно, настоящего, а не будущего, никому неизвестного еще призвания. Все следуют правилу: zeit gewonnen, alles gewonnen [149]. Средств к достижению целей не разбирают; сохраняют только известный decorum. Немудрено, что при таком положении государственного дела, общества сами закопошились и принялись составлять антигосударственные общества, которые и оказываются пока наиболее вредными наиболее отставшим, т. е. наиболее сохранившим прежние, старинные отношения к обществу, государствам. Дойдет, конечно, очередь и до неотсталых; но для них главное, опять — таки, время; zeit gewonnen, alles gewonnen или, пожалуй, и так: apres moi le deluge [150]. Одно из этих правил стоит другого; оба практичны — это главное.

Что же заставляет некоторые, скажу лучше прямо, что заставляет наше государство не пользоваться этою выгодною стороною новейших государств, охраняющих их от губительного влияния общественного антагонизма? Причин этого, конечно, найдется не мало для такого государства, как Россия. Но и следующая мне кажется немаловажною. Я полагаю, что и общества и государства, наравне с частными лицами, подвержены чарующему влиянию слов, ими же самими некогда придуманных для обозначения более или менее неопределенных и неправильных представлений и понятий.

Так, в нашем русском государстве, с давних пор, слово самодержавие (автократизм) заключает в себе неправильное понятие о какой — то безграничной, несуществующей на свете власти; и потому всякое понятие об ограничении власти считается почти государственною изменою и строго преследуется цензурою, и система управления, основанная на общественном представительстве, рассматривается как нечто, совершенно несовместное и противное самодержавию.

хорошо понимает, что самодержавная власть в России постоянно ограничивается в ее наиболее благотворных проявлениях множеством различных и, главное, неопределенных условий так, что, пока самодержавная воля монарха дойдет до той цели, куда она была преимущественно направлена с высоты трона, влияние и действия ее оказываются не только ограниченными, но даже совершенно измененными. Да сверх того каждый закон, диктуемый самодержавной властью, получает свой raison d'etre из других источников, не всегда доставляющих чистую воду.

Правда, самодержавный монарх может по — своему благоусмотрению менять своих представителей, министров и наместников, но и сам должен более или менее подчиняться их влиянию и их намерениям, нередко вовсе несоответствующим намерениям и воле монарха; а пока это несоответствие успеет обнаружиться проходят иногда годы и целая жизнь одного поколения.

Не помню, кто — то из французских публицистов сравнивал министров и сановников Наполеона III с разными столярными инструментами: пилою, топором, долотом и проч., которыми по произволу и по надобности могла располагать искусная рука императора. Но на деле это не так бывает. Автократизм поручает не инструменту, а руке, владеющей тем или другим орудием; действие же этой руки и воля, управляющая ее действиями, не составляют одно и то же целое с автократическою волею.

Если же на свете не существует ни безгранично добрая, ни безгранично злая воля и власть, и понятие о безграничии самодержавной власти есть только относительное и более формальное, то почему же представительная система правления несовместима с самодержавием? Слова, слова, связанные с неясным и неправильным представлением сути дела, строят и несуществующие препятствия.

Представительство, в сущности, не только не ослабляет, но еще укрепляет самодержавную власть, сообщая проявлениям ее большую целесообразность и, так сказать, проницательность; ограничивает же оно власть не более, как и всякий закон, издаваемый самою же властью. Конечно, представительство, учреждаемое с единственною целью ограничения верховной власти, может ее не только ослабить, но и сделать ничтожною и поддельною. Но никто из честных и благоразумных патриотов не пожелает России ни такого представительства, ни такой власти. Мы — не французы и французское le roi regne, mais ne gouverne pas (Король царствует, но не правит (франц.)) — не для нас писано. Нам необходимо, чтобы верховная власть у нас была сильною и неограниченно доброю и именно для этого ей и надо иметь твердую и надежную опору в общественном представительстве. Ведь финское представительство сбоку столицы империи не ослабляет же, а укрепляет власть всероссийского императора на границах Швеции; да и новое славянское представительство, им же самим учрежденное, верно, также не ослабило бы его власть, если бы Болгария осталась и за Россиею, после войны 1878 года.

Если я, а со мною, полагаю, и многие другие, заключаем из потрясающих наше общество событий, что власть ослабла у нас, то это прискорбное явление никто из здравомыслящих граждан не может приписать нашим двум новорожденным и едва прозябающим представительствам (земскому и городскому); не они, а старосветский, тяжелый для общества механизм нашей административной машины, оставленной без всякого изменения после таких двух коренных преобразований в государстве, какими были эманципация и судебная реформа, и потому сделавшейся несовместимым анахронизмом на новом пути, — вот что ослабляет и парализует власть.

Старые, заржавелые административные пружины не годятся более для нового механизма, сообщенного всей государственной машине. И теперь пришла самая крайняя пора подумать о переустройстве. Я очень опасаюсь, что событие 1 марта сильно повлияет на многие незрелые умы и страстные фанатические натуры. Их поражает и увлекает трескучий эффект зла сильнее, чем примеры добродетели.