Я, Богдан (Исповедь во славе) - Павел Загребельный

Я слушал и не слушал глупые россказни Демка. Гнал коня. Был теперь как тот чабан из песни, который, будучи привороженным чарами дивчины, прилетел к ней на белом коне. Летел на белом коне в Чигирин, навстречу своей печали. Теперь дорога была каждая минута, ибо чем дольше я не буду приезжать, тем больше она будет озабочена, встревожена, измучена долгим ожиданием, а хотел видеть ее веселой, озаренной, в безгранично щедрой радости.

В знак приветствия били из пушек, разрывали воздух тугой стрельбой, а у меня разрывалось сердце от нетерпения, звонили колокола чигиринские на радость гетману, а во мне звенел голос Матронки, который я должен был вскоре услышать.

Она одна встречала меня! Не было никого, пани Раина исчезла, как злой дух, никто не решался соваться во двор гетманского дома, пустыня была бы страшной, если бы не стояла на резном крыльце в ожидании меня она сама! В кунтуше, крытом жарким бархатом, талия и рукава в обтяжку, воротник широкий, лежащий, откидные отвороты на высокой груди, высокие обшлага на рукавах, кунтуш на груди открытый, только в талии схваченный золотой застежкой, подпушка, как и надлежало жене гетманской, положена из мехов не малоценных, а соболиная пластинчатая, и шапка на Матроне тоже соболиная, и стояла не на голых досках и не на казацкой дерюжке, а на дорогом персидском ковре, светила навстречу мне своими серыми глазами уже не пугливо, как это было раньше, а как-то словно бы хищно - она или не она?

Но когда я выскочил из седла и, пошатываясь, побежал к крыльцу, выставила вперед тонкие руки, испуганно сверкнула глазами, застонала-заплакала: "Нет! Нет! Нет!" Она! Гетманша! Сграбастал ее в объятия, готов был задушить и уничтожить и сам готов был уничтожиться вот здесь, ведь зачем же мне жить более? Потом оттолкнул ее от себя, не отпуская из рук, заглянул в глаза, в самую глубину, хотел спросить, ждала ли, но не мог вымолвить ни слова, только потом выдавил из себя вовсе не то, что хотелось:

- Где была?

- Где же мне быть? В Чигирине!

- Тогда, когда я искал тебя! - закричал я. - Летом! Когда спряталась! Когда вы со своей матерью...

- Разве ты искал меня? - сказала она спокойно. - Ты приехал и уехал.

- Что же я должен был делать? Перевернуть всю Украину ради тебя?

- Зачем всю Украину? Разве я так далеко была?

- Где же ты была? - не закричал, а застонал я, как будто от этого стало бы мне легче.

- В Субботове.

- В Су... - я посмотрел на нее ошеломленно. - Как могла ты там быть? Кто тебя туда? Там же все уничтожено.

- Сам сказал Захарке Сабиленко отстроить. Он и сделал. И отвез туда меня.

- Захарка? Шинкарь некрещеный?

- Считал, что ты прежде всего захочешь посмотреть на свой Субботов. И уговорил меня туда поехать. Я ждала тебя там.

Ждала в Субботове! Как я мог забыть про свой Субботов? Как я не подумал, не почувствовал, что она ждет меня?

Я склонил перед нею голову.

- Прости меня, Матронка.

- Ты обидел мать.

- Виновен и перед ней.

- Она хочет теперь сыграть нашу свадьбу.

- Свадьбу? Когда все утопает в крови? Была уже наша свадьба здесь разве забыла? Желтые Воды наша свадьба, и Корсунь, и Пилявцы, и Львов, и Замостье! Мало - так еще будет! Поедем в Переяслав. Там соберется вся старшина Войска Запорожского, поставлю тебя перед нею, назову гетманшей. Мало тебе?

Она молчала.

- Пригласишь меня в хату или как? - спросил я.

Она отступила от дверей, но я не пошел впереди нее, взял Матрону за руку, повел с собою, в светлице сорвал с нее кунтуш соболиный, снова оттолкнул от себя, смотрел и не мог насмотреться. Была в саяне из серебряной в золоте травчатой объяри, обшитой немецким кружевом с городами, к саяну босторг жаркий в золотых травах с кружевом в серебре и золоте. Ждала своего гетмана, ждала!

У меня задрожали ноздри.

- Стала бы ты передо мною где-нибудь там в снегах, когда я ехал, - я растопил бы все снега! - сказал ей шепотом.

И тут холодной тенью возникла между нами пани Раина.

Я поклонился своей шляхетной теще, проклиная ее в душе и с отвращением думая о том, как придется извиняться перед нею за свое грубиянство тогда, в июне. К счастью, она не дала мне промолвить ни слова, змеино поиграла своими тонкими устами, потом известила:

- Там гонцы к пану гетману.

- Что за гонцы неурочные? - недоброжелательно взглянул я на пани Раину.

Ни любви, ни дружбы. Враги до самой смерти, и тут уж ничего не поделаешь.

- Гонцы от панов королевских комиссаров, - мстительно улыбнулась пани Раина и упорно стояла, не уходила из светлицы, не оставляла нас наедине с Матронкой, ждала, чтобы я возвратился к своим гетманским обязанностям, тем более что речь шла о милых ее сердцу панах комиссарах.

Я пошел к гонцам, и помост прогибался под моей тяжелой походкой, содрогались стены, жалобно звенела серебряная посуда в креденсах, все содрогалось испуганно, только пани Раина стояла неподвижно и вела меня своим змеиным взглядом, как по шнурку.

Гонцы были не от самих комиссаров, а от моего писаря генерального Выговского, который возвращался из Семиградщины, вез с собою посла от Ракоци, но писал не про свое посольство, а в самом деле про комиссаров королевских, ибо, мол, по приезде в Киев узнал, что комиссарам чинят всяческие препоны в их миротворческой миссии, держат на волости без провианта и фуража, кто отлучается от комиссарского полка, платится жизнью, потому необходимо вмешательство гетмана, а также следует твердо определить место комиссии. На отдалении пан Иван забыл о своей осмотрительности и проявлял незаурядную назойливость. Забыл, кому служил. Кисель был милее его сердцу, чем гетман казацкий!

- Где вы оставили писаря генерального? - спросил я старшего из гонцов, человека, видно, больше шляхетского, чем нашего казацкого обхождения.

- Пан Выговский гостит у митрополита Косова в Киеве, ясновельможный мосципане гетмане, - промолвил тот, стряхивая пальцем наледь с усов. - Они вместе выезжали к королевским комиссарам в Новоселки, в маетность пана сенатора Киселя, теперь ждут веленья мосципана гетмана ясновельможного.

Как там очутился мой генеральный писарь и зачем встревал не в свое дело? Должен был торопиться ко мне, а он, вишь, целуется с Киселем да пьет монастырские меды в Киеве! Я знал, что Кисель рвался исполнить свою миссию комиссарскую до крещения, после чего я назначил войсковую раду, на которой казаки могли либо одобрить поход на море, либо подтвердить союз с ордою. Я распустил войско только до заговин, а после заговин должны были снова собираться в обоз на Масловом Ставе. В каком количестве будет это войско Киселю было не все равно. Но что он мог поделать? В Киеве я не стал ждать комиссаров, выехал оттуда, еще когда они где-то неторопливо продвигались по Волыни, и назначил местом встречи Богуслав. Комиссары ехали по тем самым шляхам, что и я из-под Замостья, но только видели не то, что пришлось видеть мне: панские глаза устроены как-то не так. У меня перед глазами расстилался край, словно созданный или обреченный на руины, край, претерпевший опустошения всех родов, уничтожение и всесожжение, залит был человеческой кровью, засыпан пеплом, а панам комиссарам виделось всюду только гультяйство и мятежничество, и если и замечали они какие-нибудь уничтожения, то относили это за счет заслуженной кары. Там, где я встречался с крайним обнищанием и недолей, там паны комиссары замечали только дары из-под Пилявцев; я делился черствой краюшкой с сиротами, умиравшими с голоду, а пан Кисель в Звягеле обедал у какой-то шорницы, которая подавала ему еду на дорогом серебре и смеялась над Хмелем, что так скромно живет, хотя бог послал всего много.

- Так где нынче панове комиссары? - еще спросил я гонца. - Почему же сидят на волости и до сих пор не въехали в Киев?

- Пробовали, но в Ходосове казаки с посполитыми преградили им дорогу, пленили панов комиссаров, и им пришлось давать выкуп. Помог пан генеральный писарь. Если бы не он...

Я с неохотой махнул рукой. Довольно уже наслышался о своем пане Выговском. Всегда был таким преданным и смиренным... А может, - хиренным?

- Ладно, - молвил я гонцам этим неуместным. - Скачите назад в Киев и передайте пану писарю генеральному, чтобы немедля прибыл в Переяслав. Комиссары же, если хотят стать передо мной, пускай направляются через Днепр вслед за паном Выговским.

День заканчивался, а хлопотам гетманским не было конца. Прилетели гонцы из Белой Церкви от Джелалия, возвратившегося от султана. Спрашивал, куда ему направляться. Демко мозолил глаза, ожидая моего веления созывать старшин на угощение, или на свадьбу, или еще там на что; пани Раина ходила за ним по пятам, норовила остаться со мной с глазу на глаз, но потеряла надежду и выставила вперед Матрону, чтобы хоть она отогнала от меня моих назойливых казаков.

- Завтра едем с тобой в Переяслав, - сказал я Матроне.