Странствия убийцы - Робин Хобб

– Я бы все отдал, чтобы вернуться в тот день и сказать ей, что наш ребенок для меня важнее всего на свете. Гораздо важнее, чем король или государство.

– Так что в тот день ты покинул бы Баккип, чтобы последовать за ней и защищать ее, – Шут поднял бровь.

Через некоторое время я проговорил:

– Я не мог, – Эти слова потрясли меня, и я смыл их глотком бренди.

– Я знаю, что ты не мог. Я понимаю. Видишь ли, никто не может избежать своей судьбы. По крайней мере, пока несем на себе ярмо времени. И, – гораздо тише добавил он, – ни один ребенок не может изменить будущее, которое предназначено ему судьбой. Ни шут, ни бастард. Ни дочь бастарда.

Дрожь пробежала по моей спине. Несмотря на все мое недоверие, я боялся.

– Ты хочешь сказать, что знаешь что-то о ее будущем?

Он вздохнул и кивнул. Потом улыбнулся и покачал головой:

– Я знаю кое-что о наследнике Видящих. Если она и есть этот наследник, тогда, вне всяких сомнений, через несколько десятков лет я прочту древнее пророчество и скажу: «Да, было предсказано, что это произойдет». На самом деле никто не понимает пророчеств, пока они не сбываются. Это как с подковами. Кузнец показывает тебе кусок железа, и ты говоришь, что он никуда не годится. Но когда его раскаляют, отбивают молотом и придают ему форму – он оказывается подковой, которая замечательно сидит на копыте твоей лошади, как будто так и было задумано.

– По тому, что ты говоришь, выходит, что пророки подгоняют свои пророчества под события, когда те уже произошли?

Он склонил голову.

– И хороший пророк, как хороший кузнец, покажет тебе, что действительность и пророчество прекрасно подходят друг к другу. – Он взял из моей руки пустую чашку. – Тебе следовало бы поспать, знаешь ли. Завтра целительница будет вытаскивать этот проклятый наконечник стрелы. Тебе понадобятся силы.

Я кивнул и внезапно понял, что глаза мои слипаются.

Чейд схватил мои запястья и потянул их вниз. Моя грудь и щека прижались к твердой деревянной скамье. Шут сидел верхом у меня на ногах, придавив их всем своим весом. Даже Кеттл давила мне на плечи, прижимая к грубой скамье. Я чувствовал себя связанной для убоя свиньей. Когда Чейд с силой потянул меня за руки, мне показалось, что все мое тело может разорваться, начиная от гниющей раны в спине. Целительница склонилась надо мной. Я мельком увидел щипцы у нее в руках. Черное железо. Скорее всего, позаимствованы у кузнеца.

– Готовы? – спросила она.

– Нет, – проворчал я. Они не обратили на это внимания. Она не ко мне обращалась. Все утро она возилась со мной, как будто я был сломанной игрушкой, тыча и выдавливая гной из моей спины, а я корчился и ругался. Никто не обращал внимания на мои проклятия, кроме шута, дававшего советы, как их усовершенствовать. Он снова стал самим собой. Он уговорил Ночного Волка подождать снаружи. Я чувствовал, как тот бродит под дверью. Я попытался объяснить ему, что со мной собираются сделать. Мне много раз приходилось вытаскивать из его лап занозы, так что у него было определенное представление о необходимости боли. Он, однако, разделял мой ужас.

– Приступай, – сказал Чейд целительнице. Его голова была наклонена к моей, его борода щекотала мою выбритую щеку. – Держись, мой мальчик, – выдохнул он мне в ухо. Холодные челюсти щипцов коснулись моей воспаленной плоти.

– Не дергайся. Лежи тихо, – строго сказала мне целительница. Я попытался. Казалось, что она погрузила щипцы в мою спину, ища, за что ухватиться. После бесконечных проб, целительница скомандовала: – Держите его.

Я почувствовал, как челюсти щипцов сомкнулись. Она потянула, будто выдирая мой позвоночник. Или так мне показалось. Я помню, что после первого скрежета металлического наконечника по кости твердое решение не кричать было забыто. Я выкрикивал не только свою боль, но и свое сознание. Я снова провалился в то неуловимое место, где нет ни сна, ни бодрствования. Дни моей лихорадки сделали его слишком знакомым.

Река Скилла. Я был в ней, она была во мне. Всего в шаге от меня, она всегда была всего в шаге от меня. Утоление боли и одиночества. Быстрое и сладкое. Я растворился в ней, превращаясь в ничто, как вязание, которое моментально распускается, если потянуть за определенную нить. Вся моя боль превращалась в ничто вместе со мной. Нет. Верити запретил это. Иди назад, Фитц. Как будто уводил от огня маленького ребенка. Я ушел.

Словно пловец, выныривающий на поверхность, я вернулся к жесткой скамье и голосам надо мной. Свет казался сумеречным. Кто-то кричал о кровотечении и просил принести снега. Я почувствовал, как снег приложили к моей спине, и увидел, как мокрая красная тряпка упала на ковер. Пятно расплывалось по шерсти, и я расплывался вместе с ним. Я плыл, а воздух в комнате рябил черными точками. Целительница что-то делала у очага. Она вытащила оттуда еще один инструмент кузнеца, раскаленный добела, повернулась и посмотрела на меня.

– Постойте! – в ужасе закричал я и почти сполз со скамейки, но Чейд удержал меня за плечи.

– Это нужно сделать, – твердо сказал он и держал меня железной хваткой, пока не подошла целительница. Когда она приложила раскаленное клеймо к моей спине, я сперва ощутил только давление и подумал, что все не так уж страшно, но потом спазм боли дернул меня гораздо резче, чем петля палача. Тьма поднялась, чтобы поглотить меня.

– Повешен над водой и сожжен! – в отчаянии крикнул я. Волк завыл.

Всплываю. Поднимаюсь, все ближе и ближе к свету. Погружение было глубоким, воды теплыми и полными снов. Я коснулся края сознания, сделал глоток бодрствования.

Чейд.

– …Но ты мог бы сказать мне, что он жив и пришел к тебе. Эда и Эль, шут, сколько раз я доверял тебе самые важные тайны?

– Столько же раз, сколько не доверял, – резко парировал шут. – Фитц просил меня хранить его появление в тайне. И так бы оно и было, не вмешайся эта менестрельша. Что бы случилось, если бы его оставили в покое, хотя бы до тех пор, пока не выйдет стрела? Ты слышал, как он бредил. Похож он на человека, который в мире с самим собой?

Чейд вздохнул:

– Всё равно, ты мог бы сказать мне. Ты понимал, что это для меня – знать, что он жив.

– А ты знал, что для меня значило существование наследника Видящих, – ответил шут.

– Я сказал тебе, как только сказал королеве.

– Да, но сколько времени ты знал о ее существовании? С тех пор, как послал Баррича присматривать за Молли? Ты знал, что Молли носит его ребенка, когда приезжал в последний раз, но ничего не сказал.

Чейд резко выдохнул, потом предостерег:

– Я бы не стал называть эти имена, даже здесь. Даже королеве я не назвал их. Ты должен понять, шут. Чем больше людей знают – тем больше риск для ребенка. Я бы никогда никому не рассказал о ней, если бы ребенок королевы не умер и мы не считали бы Верити погибшим.

– Оставь надежду сохранить это в тайне. Старлинг знает имя Молли, а менестрели не хранят секретов. – В его голосе сквозила неприязнь к Старлинг. Он холодно добавил: – Так что ты собираешься делать, Чейд? Выдать дочь Фитца за ребенка Верити? Выкрасть ее у Молли и отдать королеве, чтобы она воспитывала девочку как свою собственную? – Голос шута стал тихим.

– Я… время такое тяжелое, а нужда так велика… но… нет, не выкрасть. Баррич поймет, и я думаю, он может заставить понять женщину. Кроме того, что она может предложить ребенку? Нищая свечница, потерявшая свое ремесло… как она будет заботиться о девочке? Ребенок заслуживает лучшего и не может оставаться с ней. Подумай, шут. Как только станет известно, что девочка – наследница Видящих, она окажется в безопасности только на троне или на пути к нему. Женщина прислушивается к Барричу. Он заставит ее понять.

– Я не уверен, что самого Баррича можно будет заставить понять. Он уже отдал одного ребенка во имя долга перед королевством. Сомневаюсь, что во второй раз он сочтет это мудрым выбором.

– Иногда все пути плохи, шут. Но мы все равно должны выбирать.

Наверное, я издал какой-то звук, потому что оба они быстро повернулись ко мне.

– Мальчик? – встревоженно спросил Чейд. – Мальчик, ты очнулся?

Я решил, что это так, и приоткрыл один глаз. Ночь. Свет очага и нескольких свечей. Чейд, шут и бутылка бренди. И я. Моей спине было ничуть не лучше. Лихорадка не прекратилась. Даже прежде, чем я успел попросить, шут поднес к моим губам кружку. Проклятый ивовый чай. Я так хотел пить, что тут же осушил ее. В следующей предложенной мне чашке был мясной бульон, удивительно соленый.

– Я так хочу пить, – проговорил я, сделав последний глоток. Во рту у меня было сухо и липко от жажды.

– Ты потерял много крови, – бессмысленно объяснил Чейд.

– Хочешь еще бульона? – спросил шут. Я с трудом кивнул. Шут взял чашку и пошел к очагу.

Чейд наклонился ко мне и прошептал, странно настойчиво:

– Фитц! Скажи мне одну вещь. Ты меня ненавидишь, мальчик?

Несколько мгновений я не знал, что ответить. Но ненависть к Чейду была бы слишком трудной для меня ношей. Так мало людей в этом мире любили меня! Я не мог ненавидеть ни одного из них. Я слабо покачал головой.