На край света (трилогия) - Уильям Голдинг

– Вы что, в отличие от остальных, голода не ощущаете?

– Ах да, разумеется. Какое все-таки затруднительное положение.

– Трудностей, Эдмунд, вы еще и не видели. Этот ветер несет на хвосте кое-что похуже.

– Откуда вы знаете?

– По многим признакам: время, за которое он набрал силу, характер самого ветра…

– Вот теперь вы меня и впрямь напугали.

Я сказал это лишь для того, чтобы он начал меня успокаивать и тем самым отвлекся от собственных бед. Увы – не преуспел. Глядя мимо меня, на бак, который явно не требовал его заботы, Чарльз только кивал. Ситуация вызвала в памяти то, что мистер Бене называл «congé». Я подошел к вахтенной доске и изучил записанные там цифры. Восемь, семь с половиной, восемь с половиной, снова семь с половиной узлов. Воду в трюме откачивают уже не один раз за вахту, а ежечасно. Словно услыхав мои мысли, матросы бросили лаг. Восемь узлов. Рулевой доложил результат мне! Я торжественно повторил его Чарльзу, хотя тот, наверное, слышал его не хуже меня.

– Запишите, мистер Тальбот.

– Есть, сэр.

На баке пробили склянки – двойной удар и еще раз.

– Чарльз! Они все перепутали! Надо же всего один раз!

– Ради всего святого, дружище, неужели вы не слышали про «отшествие на восток»? Мы теряем час каждые пятнадцать градусов долготы. Примерно раз в неделю мы пропускаем один удар и начинаем вахту с трех.

– Наверняка вахтенным думается, что они теряют часть жизни, как тогда, когда юлианский календарь был заменен современным.

– Понятия не имею, что им думается. Главное – чтобы делали свою работу, а там пусть думают, что хотят!

– Мистер Саммерс! Чарльз! Да вы сами на себя не похожи! Довольно! Не пугайте меня, старина! Я ведь считал вас образцом хладнокровия!

Чарльз отодвинулся от перил и сказал:

– Металл до сих пор не остыл.

После этих слов я прекратил его теребить: он, вне всякого сомнения, не в силах отвлечься от мыслей о Бене и фок-мачте. Не зная, чем себя занять, я бесцельно шатался по шканцам, чтобы убить время. Через час снова бросили лаг, и все повторилось, за исключением того, что, по словам матроса, скорость была чуть больше восьми узлов! Я записал восемь и снова прислонился к трапу, ведущему на ют. Вахта заняла три часа вместо четырех. Большую часть вахты Чарльз провел, не говоря мне ни слова, даже не глядя в мою сторону. Меня это так расстроило и даже разозлило, что, сменившись с вахты, я не удержался и попенял ему:

– Молчание я еще перетерплю, но ваша недовольная физиономия… Чем я ее заслужил?

Он помедлил на трапе, ведущем к кают-компании, и, не меняя выражения лица, ответил:

– Вы – ничем. Я очень расстроен, вот и все.

С этими словами он тяжкой поступью сошел вниз. Я с тяжелым сердцем добрался до своей каюты. Печаль, однако, не помешала мне крепко заснуть.

Около полудня меня разбудил стук в дверь. Я обнаружил, что полностью одет – плащ и все прочее. Стоило только мне вчера коснуться головой подушки – и вот, пожалуйста!

– Войдите!

Это оказался Чарльз – совсем другой, повеселевший Чарльз с радостным, утренним лицом.

– Отругайте меня, Эдмунд, если желаете. Я обошел весь корабль, встретился со всем экипажем лицом к лицу, смотрел им в глаза – Андерсону, Камбершаму, даже Бене! Но вы все еще не проснулись! А я хочу вам кое-что показать.

Я было удивился, но тут послышался истошный крик Преттимена. Даже Чарльз, привыкший по долгу службы к людским страданиям, невольно вздрогнул.

– Давайте выйдем на палубу. Ну же, Эдмунд! Я просто обязан за вами присмотреть. Как я и думал, погода ухудшилась.

Чарльз вывел меня на шкафут, где пенилась и опадала вода.

– О Господи!

– Да поднимайтесь же скорее!

Только сейчас я начал понимать, что такое Южный океан. На реях болтались клочки парусов. Шли мы заметно медленнее. Я с трудом, против ветра, взобрался по трапу, и как только вышел на открытое место, пережил такое, что расскажи кто – не поверил бы. Ветер, который, бывало, и раньше дул так сильно, будто пытался ворваться мне в рот и разорвать щеки, теперь норовил раскрыть мне еще и глаза и, как ни сжимал я веки, между ними все равно оставалась щель, сквозь которую виднелся лишь размытый свет. Я укрылся на юте и кое-как сложил ладони козырьком, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.

– Взбирайтесь наверх! Мужества у вас хватит?

Чарльз поднялся по трапу, я – за ним. Вот уж где дуло, так дуло! Тряслись даже судовые огни на крашеных железных креплениях. Еле-еле мы прошли вдоль перил и, щурясь от ветра, попытались что-то рассмотреть, но не смогли. И неудивительно: невозможно было отличить ветер от воды, брызги от пены, тучи от света, град от дождя! Я наклонил голову и осмотрел себя. Я отбрасывал тень, возникшую от того, что я загораживал собой не свет, но – брызги, водяную пыль, капли дождя. Такая же тень появилась у Чарльза. Я глянул вбок, поперек ветра: тень отбрасывали леера и точеные стойки.

– Зачем мы сюда забрались? Тут же ничего не видно! Это же не средняя палуба!

Чарльз не ответил, даже не обернулся, только махнул рукой нетерпеливо, если не сказать раздраженно. Матросы тащили к бортам загадочные колышущиеся мешки, которые в полутьме напоминали чьи-то туши. Теперь я разглядел, что они были полны какой-то жидкости; за ними тянулись канаты. Чарльз поднял огромную иглу, какой сшивают паруса, и несколько раз ткнул ею в мешки.

– За борт!

Матросы перевалили мешки через перила и скинули в море. Поднялась громадная волна, эдакая движущаяся гора воды. Вторую волну, возникшую на поверхности первой, сдуло воющим ветром, и она кинулась на нас, подобно граду пуль.

– Стоп!

Я повернулся – как раз вовремя. Нос судна соскользнул с обогнавшей нас водяной горы. Корма заметно приподнялась. Хотелось рассмотреть гору, догоняющую нас сзади, за которой наверняка прятались другие, еще и еще – чудовищная процессия, шествующая по миру, где человеку явно нет места.

– И зачем же вы меня сюда привели?

– Глядите.

Я посмотрел в указанном им направлении. Там медленно наливалась очередная махина, готовая обрушиться на нас вздыбленной поверхностью. Неожиданно на самом краю видимости появилось серебристое пятно. Оно росло и ширилось прямо за кормой, превращаясь в серебряную дорожку, словно те, что возникают на воде в солнечный день или лунную ночь. Сияние было мягким, чистым, каким-то лоснящимся: словно меловая тропинка светилась под бешено крутящейся водой, под волнами на волнах, что рвались в воздух, подобно стае взбесившихся птиц.

– Масло!

Нет, человеку тут явно не место, разве что морским богам или той чудовищной силе, которая наверняка управляет видимым миром и перед лицом которой простые смертные способны лишь изрекать размеренные, жизнеутверждающие сентенции о смысле бытия.

«Умиротворите шторм».

(11)

Вот так. Как бы ни атаковали нас волны, как бы ни грозились они нас одолеть, стоило им достигнуть серебристого пятна, и оно останавливало их верней, чем несокрушимые скалы, верней, чем – если такое возможно – волнолом или набережная. Удивительно, как обычное растительное масло, приготовленное из нежнейших, эфемернейших выдумок Природы способно усмирить бурю, как Орфей усыпил Цербера. Понятно, что все об этом знают – вот только не всем спасает жизнь столь тонкий и хрупкий волосок. Серебряная дорожка растянулась ярдов на пятьдесят за кормой, и на этих намасленных ярдах больше не хозяйничала буря. Нас по-прежнему качало на волнах. Вода по-прежнему накидывалась на борта и перекатывалась через палубу, где тряслись и дрожали черные леера, но все это было мягче, гораздо мягче!

– Надо же! Глазам своим не верю!

Чарльз поманил меня с юта на шканцы. Я спустился, и он отвел меня к фальшборту.

– Просто хотелось показать, что и я кое-что могу придумать.

– А я в этом не сомневался!

Он возбужденно хохотнул.

– Обычно мы ложимся в дрейф и льем масло с носа, понимаете? Тогда качка более или менее успокаивается, и можно спокойно вылить оставшуюся часть с наветренной стороны, но сейчас у нас попросту нет времени. Надо поторапливаться. Запасы масла, приходится признать, оставляют желать лучшего, но пока оно есть, сравнительно спокойное плавание по бурному морю обеспечено.

– Пока оно есть…

– Именно.

– А как насчет воды в трюме?

– Придется качать еще усердней, хотя и не слишком.

Чарльз прошел к штурвалу, переговорил с рулевым и, подталкиваемый ветром, неуклюже сбежал к шкафуту. Я последовал за ним, в кои-то веки вспомнив о капитанских правилах. В пассажирском салоне я кликнул Бейтса, который принес мне бобы и крохотную порцию мяса.

– И бренди, Бейтс.

Он послушно исчез, а я склонился над тарелкой, но без конца вытягивал шею, любуясь в окно серебристой улиткиной дорожкой – масляным пятном. Издалека доносились дикие крики умирающего Преттимена. «Надо было подарить ему на свадьбу изрядную долю обезболивающего», – подумал я. Впрочем, оно никому не помешало бы. Масло – маслом, а было бы неплохо ничего не знать и не чувствовать. Я просидел несколько часов, зачарованно глядя в море, пока темнота не загнала меня в постель. Судно двигалось быстро и ровно, но казалось, долгожданная скорость нагоняет на всех тоску! Заснуть мне не удавалось. Я лежал, корабль шел, мы были живы. Нехватка сна явно повлияла на мои умственные способности.