Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - Николай Чернышевский

Румянцев. Андрей Дементьич извиняются перед вами, Платон Алексеич, в том, что Агнеса Ростиславовна изволила долго задержать себя и его вместе с собою над видом реки и кормлением рыбок, в ней плавающих, и они, то есть Андрей Дементьич, приказали мне занимать вас, чтобы вам не было скучно одним. Вы изволите помнить меня, или забыли, Платон Алексеич? В последнем случае буду иметь удовольствие представить себя.

Клементьев. Не трудитесь. Я помню, кажется, помню даже ваше имя и отчество, – Иван Саввич, так?

Румянцев. Точно так-с. Покорно благодарю. Позволите сесть, Платон Алексеич?

Клементьев. Сделайте одолжение (молчание).

Румянцев. Я хотел посоветоваться с вами, Платон Алексеич.

Клементьев. Слушаю вас.

Румянцев. Позвольте попросить вас посмотреть, как я одет, – не правда ли, хорошо-с? (Показывает ему все части своего туалета.) Вот сюртук-с (или «вот пальто» – если он в пальто, – и в остальном также можно переменить. Все равно что бы там ни было на Румянцеве) (подносит полу). Хороший-с. Вот жилетка (расстегивает верхние пуговицы, чтобы лучше было выпятить вперед на показ). Тоже хорошая-с. Теперь, с вашего позволения, панталоны-с (приподымает колено и оттягивая брюки от сапога) и панталоны очень хорошие-с. Возьмите наконец и сапоги-с (подымает ступню, даже вставая, чтобы удобнее вывернуть ногу). Все как следует, и каблуки-с (подвертывает подошву вверх) – о галстухе даже нечего и говорить, потому что это самая первая вещь в молодом человек (вытягивает концы галстука). Это уже всякий понимает, должно быть хорошо. (Садится.) Словом одежда хорошая-с, вы согласитесь. Теперь, позвольте же спросить вашего мнения: для чего я так одеваюсь? – Потому что это стоит денег. Другие молодые люди щеголяют для девиц и барышень; это резон-с; я согласен. Но мне для чего же? Как я должен объяснить себе это?

Клементьев. Вы не думаете о том, чтобы нравиться девицам и барышням?

Румянцев. Не имею этого желания.

Клементьев. Когда так, то я не знаю, для чего же вы так щеголяете.

Румянцев. Для того, чтобы не отстать от других.

Клементьев. Что ж, и это хороший резон.

Румянцев. Так вы одобряете Платон Алексеич?

Клементьев. Совершенно.

Румянцев. Я очень благодарен, Платон Алексеич, за то, что вы были так добры и, рассмотревши все, успокоили меня (молчит. По некотором молчании.) Платон Алексеич, позвольте мне утрудить вас еще одним вопросом.

Клементьев. Не утруждайте, если он о туалете, потому что я не знаток в модах.

Румянцев. Нет-с; это больше касается до нравственности. Вот-с, я имел удовольствие объяснить вам, что не подвержен желанию нравиться девицам. Позвольте узнать: почему же не подвержен?

Клементьев. Я не могу судить об этом.

Румянцев. Позвольте же мне изложить это яснее. Вот-с, если вы изволите посмотреть на Надежду Всеволодовну, ее лицо понравится вам, и всякому понра…

Надя (вставая). Иван Саввич, я не люблю, чтобы занимались мною (уходит).

Румянцев (продолжая, без малейшей перемены). И всякому понравится, а мне теперь на нее ли смотреть, на кого ли из девиц или барышень все равно-с: никакого чувства не производит это и не нахожу нисколько интереса, и если бы, как вы, может, быть, подумали, это было от воли божией, как бывают некоторые от рождения или теряют впоследствии. В таком случае не о чем спрашивать. Но если вы посмотрите на меня, то увидите, что я создан богом вполне как следует и не приобрел никаких потерь, и не только не имею недостатков по наружности, но даже и могу чувствовать. Потому и затруднительно понять, отчего же, когда человек совершенно одарен, и даже может чувствовать, почему же не чувствует?

Клементьев. Мало ли какие могут быть причины?

Румянцев. Нет-с, никаких причин я не нахожу в себе, чтобы не иметь этого чувства, а не имею его только потому, что не поощряю себя к этому.

Клементьев. Значит, вы умный человек.

Румянцев. Покорно вас благодарю, Платон Алексеевич. Но только, почему же я не поощряю себя к этому? Вижу я, например, девицу, и знаю, что при этом много хлопот и могут быть неприятные отношения, что, например, приедет ее брат, или жених, или даже и посторонний, и начнет меня бить в зашеину. И сама девица, может, вместо удовольствия, отлупит меня по щекам. Какая же тут приятность, не правда ли-с?

Клементьев. Совершенная правда.

Румянцев. Вот поэтому я и не поощряю себя.

Клементьев. И прекрасно делаете. (Молчание.)

Румянцев (опять). Позволите ли? Платон Алексеевич, утрудить вас еще одним вопросом?

Клементьев (сидевший в раздумье; вздрагивает, очнувшись). Но это вздор! (К Румянцеву.) Не обидьтесь, Иван Саввич, это относилось не к вашим словам; я сказал так о том, что сам думал. (Громко.) Надежда Всеволодовна, идите к нам. Теперь мы не будем говорить вам комплиментов (к Румянцеву) – Иван Саввич, будьте так добр, сходите к Андрею Дементьевичу, где он там; (между тем входит Надя) спросите, скоро ли прийдет он с Агнесою Ростиславовною, или пусть позовут меня к себе, – я хочу поскорее поговорить с нею.

Румянцев. Очень хорошо-с (уходит).

Клементьев, Надя.

Надя (выходит). Хорошо вы поступаете, Платон Алексеич? Я сказала вам, что несогласна, а вы все-таки хотите говорить с Агнесою Ростиславовною – делаете именно то, чего не делать я просила вас. И что же это, наконец, вы хотите, чтобы меня отдали за вас насильно?

Клементьев. Если и повезем вас в церковь силою, скажите там «несогласна» – и священник откажется венчать.

Надя. Прошу вас говорить со мною серьезно, как я говорю с вами, а не отшучиваться.

Клементьев. Да чем же иначе, как не шуткою, отвечать на ваши слова? Разве вы серьезно думаете, что я хочу или соглашусь, чтобы вас отдали за меня насильно? Но действительно я хочу и обязан воспользоваться всеми средствами убеждения, чтобы вы отбросили напрасные ваши страхи. Вы сами сказали, что мнение Агнесы Ростиславовны очень важно для вас, – как же я не должен попросить ее ободрить вас?

Надя. Мои опасения напрасны? Это как же? Я очень ясно видела, что вы были совершенно смущены моими словами, – вам нечего было возразить, или в эти две-три минуты все те десятки, может быть сотни, неравных браков из несчастных сделались счастливыми? Покажите мне эту перемену, покажите мне, что в эти три минуты свет перевернулся, мужики привыкли элегантно вальсировать, аристократы стали ловко и усердно пахать и косить, – о, покажите мне, что исчезла разница сословий и воспитаний, – и я буду очень рада, – за всех, и за себя, но пока этого нет, неровные браки остаются неровными, т. е. безрассудными, погибелью, и вы не переубедите меня пока есть у меня хотя капля здравого смысла.

Клементьев. И не буду переубеждать. И пусть будет по-вашему, что неровные браки не могут быть счастливы. Вы сбили меня с толку вашими неровными браками. Вот сейчас только опомнился и разобрал, что не следовало и рассуждать о счастьи или несчастьи неровных браков. То, что я предлагаю вам, не имеет никакого отношения к этим мыслям. В нашем браке не будет никакого неравенства. У вас нет ничего, – и мое богатство точно такое же. Вы живете тем, что работаете, и мне без работы нечем жить. Привычки у нас одинаковые: трудолюбие, подавление в себе пустых прихотей, – и стремления одинаковы: жить тихо, смирно, честным трудом. Равны ли мы? Того мало, что мы равны, моя милая, ненаглядная: мы с тобою один и тот же человек, – как же нам не жить заодно? Давай руку, ты, живущая моей жизнью, мне, живущему твоею жизнью, – давай мне руку на любовь, – не ко мне, к себе самой: я – это ты; ты – это я (Она будто в забытьи, как околдованная, машинально дает ему руку, – но встрепенувшись, вырывает руку и закрывается, – не с отчаянием, а с грустным спокойствием).

Надя (закрываясь, тихо и грустно). Боже мой, как легко тому, кто выучился говорить, обмануть, обольстить бедную, почти безграмотную! Платон Алексеич, ваши слова прекрасные, но пустые слова. Я своих слов не умею защитить, и они не хороши, – но в них правда. Я не равная вам и не жить нам вместе, пока бог не отнимет у меня рассудка. (Молчит. Слышатся сдерживаемые тихие рыданья.) Жаль мне вас, потому что я знаю: у вас честное сердце, искреннее, и вы любите меня всею душою… Жаль мне и себя самой, потому что и я люблю вас… Но… но, мой милый друг… (постепенно и рыдания усиливаются и оттого голос все громче) мне быть нам сильнее своей судьбы, не переменить мне своего прошлого… не быть мне достойною вас… не переменить и вам своего прошлого, не разучиться всему хорошему, чему научились вы… не унизить вам себя до того, чтобы не постыдиться своей любви к дуре… (это уже почти крики) безграмотной, с подлыми привычка…