Желтый дом. Том 2 - Александр Зиновьев

— Вот видите, — не сдается Докторица. — Исключили же и сняли!

— А вы думаете, новые лучше?

— Не надо смешивать социальную проблему с сексуальной, — говорит Инженер. — Дело не в том, есть разврат или нет, а в том, в каких формах и на каком уровне он совершается. А с этой точки зрения мы — типичные лапти. До сих пор дедовскими методами довольствуемся.

— Дедовские методы не такие уж плохие, — говорит Ехидная Девица. — Вот ими-то как раз можно пользоваться, не испытывая глубоких и искренних чувств. По этому поводу есть старый анекдот. Встретились советский и шведский сексолог. Обмениваются мнениями о современных методах любви.

— Да не любовь это вовсе, — говорит Докторица.

— А что же это?

— Это... это... это... Совокупление.

— Ладно, допустим, совокупление. Обменялись мнениями. Выяснилось, что все методы, известные шведу, известны и нашему. Зато один метод, известный нашему сексологу, оказался неизвестным шведу.

— Какой именно?

— Именно дедовский.

— А на Западе изобрели мощное средство, возвращающее способность к любви... прошу прощения, к сексу, даже восьмидесятилетним старикам.

— В какой стране?

— В ФРГ.

— Так, значит, не случайно наш Генсек собирается с визитом туда.

— Немцы в обмен на это сексуальное лекарство будут требовать сокращения числа наших танков в Центральной Европе на десять тысяч штук.

— Вот сволочи-империалисты-агрессоры-эксплуататоры-расисты-поджигатели-войны-враги-разрядки!!

Ночные разговоры

— Вот прекрасно написанная книга. Автор, видать, очень сведущий человек. И литературно книга талантливая. А между тем он, не отдавая себе в этом отчета, делает гнусное дело. Он прославляет гений народов, создававших пирамиды, всякие дворцы, скульптуры, вазы, каналы. А сколько при этом погибло народу! Ради чего? Ради того, чтобы мы любовались и восторгались? Кто авторы этих прекрасных произведений искусства прошлого? Любопытно, как реагировал бы автор этой книги, если бы книга вышла без его имени, просто как одно из проявлений гения нашего великого народа? Должно быть, ему это не понравилось бы.

— Зато имена фараонов, царей, императоров все сохранились. Представь себе, пройдут века, и о нашем времени будут говорить в таком духе: роман такой-то времени Хрущева, теория элементарных частиц, открытая при Брежневе, дворец культуры, построенный при Кулакове... А ведь дело к этому идет. Суть принципа, согласно которому «мы» выше «я», интересы коллектива выше интересов личности, заключается в том, что вся человеческая деятельность персонифицируется в именах вождей и партийно-государственных чиновников.

Из книги Твари

Одна из основных линий наступления против коммунистического идеала состоит в том, чтобы доказать его антигуманизм, в частности — несовместимость с интересами личности. С этой линией непосредственно смыкаются попытки изобразить коммунизм в виде тоталитарного строя, представляющего собой антипод демократии. В данном случае антикоммунистическая пропаганда широко спекулирует на тех отдельных ошибках, которые были связаны с культом личности Сталина, изображая их как неотъемлемую сущность социализма и коммунизма. Последовательная борьба против культа личности, проведенная после XX съезда КПСС в Советском Союзе и других странах, быстрое развитие социалистической демократии выбили почву из-под такой пропаганды, резко сократили возможности ее спекуляций.

Быль о новом завете марксизма

Хотя жизнь шла среди людей и, казалось бы, весело и интересно, одиночество и опустошенность давали о себе знать во сне. Ему виделся опустевший город. Он бродил по безлюдным улицам в поисках живой души. Он ощущал присутствие людей, но не видел их. Они исчезали, не Успев появиться. Смерть, подумал он, есть вечное одиночество. В один из таких снов он услышал голос Петина. Хочешь, я тебе расскажу, кто написал Новый Завет марксизма — работу «О диалектическом и историческом материализме», приписываемую Сталину? Слушай! Только никому об этом не рассказывай — все равно не поверят

Так вот, мой мальчик... Я ведь могу тебя так называть? Что бы то ни было, ты есть все-таки мой духовный наслед! ник и продолжатель. Я ведь чувствую, ты сам тоскуешь по тому, по нашему времени. Так вот, мой мальчик, сначала я тебе выскажу одну банальную, но очень важную истину. Знай же: одних людей уничтожают за то, что они слишком много знают, других — за то, что они слишком много понимают. Первым изредка удается уцелеть, вторым — никогда, ибо они опаснее. Ты слишком много понимаешь, и твои коллеги и друзья стали замечать это. Берегись! Я много знаю, но ничего не понимаю. Потому я до сих пор жив. Но было время, когда и я кое-что понимал, хотя еще мало знал.

В гимназии я все время шел первым учеником. Золотая медаль мне была гарантирована. Все учителя в один голос твердили, что такого чудо-ученика не было за всю историю города. Я уже в тринадцать лет начал печатать стихи и короткие рассказики. И неплохие. Недавно я перечитал это, и мне не было стыдно. Начальство и профессора гимназии были довольно либеральны. Впрочем, как и все в то время, включая полицию и жандармов. Думаю, что от этого либерализма, а не от тяжестей царского режима, произошла революция. Революция всегда суть результат смягчения, а не ужесточения режима. И вот, объявило наше гимназическое начальство конкурс на лучший трактат на любую социально-политическую тему. И решил я написать трактат о марксизме. Марксистская литература водилась у нас дома (мой отец и дядя были социалистами), и я рано начал ее почитывать. Два месяца я днями и ночами сидел над этим трактатом. Сдал его в конкурсную комиссию. И с треском провалился: он не был даже включен в десятку лучших. После этого во мне что-то надломилось, и гимназию окончил лишь с серебряной медалью.

Прошли годы. Страшные, непонятные, ураганные годы. Мы готовили для Сталина очередной «его» гениальный труд. Сталин намекнул нам, что неплохо бы снабдить этот труд философским разделом. И тут я вспомнил про свой гимназический трактат, разыскал его в домашнем архиве, слегка отредактировал («подновил») и принес Сталину. Тот прочитал мой трактат тут же. Лицо его посерело. Глаза стали такими, что не приведи Боже увидеть их вторично. Где взял? — спросил он шепотом. Сам написал, также шепотом ответил я. Врешь, собака! — прошипел он. Украл! У кого украл? Признаешься — помилую, нет — казню! И я в ужасе назвал первую пришедшую мне на ум фамилию: у Станиса. Той же ночью Станиса арестовали и расстреляли. Я же назвал Сталину фамилии членов той самой злополучной гимназической конкурсной комиссии, сказав ему, что эти люди были знакомы с трактатом Станиса. Думаю, что они, если остались живы к тому времени, не избежали страшного суда. После этого я окончательно утратил способность что-либо понимать. Вот и вся быль. А знаешь, почему я тебе рассказал ее? Причем тебе единственному? Нет, сказал МНС. Почему? А ты догадайся сам, сказал Петин. Не могу, сказал МНС. Ну что же, сказал Петин, тогда ты никогда не решишь проблему Сталина. Почему? — спросил МНС. Потому что она в тебе самом, а не в нем, ответил Петин.

О национализме и другом

Воспользовавшись тем, что МНС отсыпался после обследования у врачихи, Старик увлек Дамочку на прогулку. Хоть цель прогулки была очевидна заранее, и Старик прихватил с собой водонепроницаемый плащ («А вдруг дождь!»), разговаривали сначала на темы большой принципиальной важности. Когда забрались на холм (самое сухое место в округе) и увидели внизу живописную деревушку, Дамочка впала в слезливый русский национализм и начала шпарить наизусть Есенина. Старик расстелил плащ, собеседники уселись и начали любоваться природой, глубоко вдыхая свежий воздух (приговаривая, естественно, после каждого вдоха-выдоха «Ах, какой тут воздух!»). Воспользовавшись перерывом в трескотне Дамочки, Старик сказал, что однажды он тоже впал в национализм. Да в такой дремучий, что стыдно вспоминать. Стишки начал пописывать. И вот однажды в припадке такой национальной слюнявости он сочинил такой стих:

Чего хотел бы я? Родному поклонясь порогу,С котомкой за плечами выйти на крыльцо.И чтобы, выцветшим платком прикрыв лицо,Слезу глотала мать, благословив в дорогу.Чтобы отец, сурово сдвинув брови,Меня коснулся жилистым плечом.Мол, нам, мужчинам, это нипочем,Мол, дом покинуть — это нам не внове.И чтоб поклялись помнить до доскиДружки, со мною выйдя за ворота.Чтоб за усмешкой затаив заботу,Моя девчонка сохла от тоски.

Очень мило, сказала Дамочка. Прямо как Есенин. Похоже, согласился Старик. Стих был длинный, со множеством прочих «чтобы» и «чтоб». И мне самому он понравился очень. Показал я его своему приятелю. Тот прочитал, рассмеялся и тут же сочинил ответ: