Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

С наступлением вечера я в сопровождении Бираго отправилась туда, чтобы допросить его. Войдя в сырую камеру, располагавшуюся в недрах крепости, я содрогнулась при виде своего астролога, который был привязан к стулу, наготу его прикрывала лишь истрепанная набедренная повязка. В полумраке видны были развешанные на стене клещи всех размеров и прочие орудия пыток.

Козимо походил на оживший труп, его изжелта-бледное тело покрывали кровоподтеки. Казалось, вся жизнь, которая еще сохранилась в нем, при виде меня переместилась в глаза, и взгляд их живо напомнил мне маленького мальчика, встречавшего меня на пороге отцовского дома. Я помнила этого человека с детства; мы были почти ровесники. Он мой соотечественник — итальянец, уроженец Флоренции. На миг я оцепенела, охваченная сомнением. Что, если и это — месть Марго? Что, если она сама обнаружила шкатулку, напитала ложью слух Карла, подтолкнув к безумию его и без того некрепкий разум, а потом замыслила обвинить в соучастии Козимо?

— Госпожа, — пробормотал Бираго, — надо начинать. От этого разговора зависит жизнь его величества.

Я кивнула, и Бираго, усевшись за небольшим столиком, достал из мешка лист бумаги и перо, которым обычно вел записи на заседаниях Совета. Козимо впился в меня немигающим взглядом; воспоминания, которые связывали нас, терзали мое сердце. А тем временем между стылых стен камеры раздавался звучный голос Бираго:

— Козимо Руджиери, ты обвиняешься в том, что умышлял умертвить его величество, прибегнув к яду. Ее величество пришла сюда, чтобы узнать рецепт противоядия. Если ты сообщишь ей этот рецепт, она обещает оставить тебя в живых.

Козимо не шелохнулся, ничем не показал, что расслышал хотя бы слово.

— Козимо, — заговорила я, — ты знаешь, я не желаю тебе зла. Просто скажи, как мне спасти моего сына. Тебе известны составные части яда. Каково противоядие?

Щека Козимо дернулась.

— Если не скажешь сам, правду вырвут из тебя силой! — Бираго резко хлопнул ладонью по столу. — Не бывает яда, от которого не было бы противоядия. Ты знаешь, как спасти короля, и расскажешь нам об этом.

Рот Козимо искривился. Смех, вырвавшийся у него, был похож на скрежет лопнувшего железа.

— Ты так ничего и не поняла? Всю свою жизнь, все силы я употребил на то, чтобы овладеть тем самым даром, который ты отказалась признать в себе. И все, что я узнал, все, что открыл, я поставил на службу тебе. Я делал то, чего у тебя недоставало силы сделать самой. Я — твое орудие.

Меня пробрал озноб.

— Ты… ты заблуждаешься. Как ты смеешь притязать на мою жизнь?

— Потому что я — твой! — Козимо напрягся всем телом, натянув путы, и под кожей еще отчетливей проступили ребра. — Ты никогда не думала обо мне. Ты бросала меня одного и забывала о моем существовании, но я… я всегда был твоим. Пока ты внимала глупцу Нострадамусу, который только и знал, что пичкать тебя туманными стишками, я погружался в глубины темнейшей тьмы, дабы исполнить чаяния твоего сердца. И однако, ты пренебрегала мной! Ты отвернулась от меня, и теперь…

— Хватит! — Я со всей силы ударила Козимо по лицу, ударила так, что голова его мотнулась назад. Глаза его распахнулись, из рассеченной губы потекла кровь. — Ты рассказал моей дочери про шкатулку? Ты надоумил ее разрушить доверие моего сына ко мне, убедив в том, что я хочу убить наваррца?

Козимо вновь расхохотался, визгливо и едко, брызгая кровью из лопнувшей губы.

— Да! Да, я это сделал! И теперь ты можешь излить на меня свою ярость. Теперь ты можешь стать той королевой, которой тебе суждено было стать с рождения, — такой могущественной и наводящей страх, что твое имя останется в памяти навеки. Я всегда знал, кто ты есть на самом деле, хотя ты никогда не любила меня и не верила в меня! — Он резко подался ближе. — Или ты вправду веришь, будто копье, которое отняло жизнь твоего мужа, направил несчастный случай?

Я застыла.

— Нет! Это… это неправда!

— Разве ты не чувствуешь дыхания судьбы? — Козимо жутко ухмыльнулся. — Ею пронизан каждый миг нашего бытия, она связывает нас навеки. Все, что ты предприняла с того рокового дня, было предсказано и предрешено. Ты будешь королевой до самой смерти; ты спасешь Францию от гибели, но род, который ты всеми силами стремишься сохранить, бесплодное твое потомство — обречено!

— Да он спятил! — Бираго вскочил, дрожа от бешенства. — Надо позвать палача!

Я вспомнила предостережение, которое услышала из уст Нострадамуса много лет назад, под стенами Шомона: «Этот человек играет со злом и в конце концов совершит зло. Такова его судьба».

— Или ты скажешь, как спасти моего сына, — я взглянула в глаза Козимо, — или, клянусь, еще до того, как закончится эта ночь, ты станешь молить о милосердии.

— Я больше не нуждаюсь в милосердии, — прошептал он. — И сделать ты ничего не сможешь. Слишком поздно.

— Значит, слишком поздно и для тебя. — Я повернулась к Бираго. — Пусть ему отрежут язык и отрубят руки, чтобы он никогда более не мог заниматься своим мерзким ремеслом. Если он после этого останется жив, поместить на галеру и отправить в Италию.

С этими словами я направилась к двери.

— Нет! — пронзительно завизжал Козимо. — Не уходи, моя герцогиня!

На сей раз я не оглянулась.

В полночь Бираго пришел в мои покои и сообщил, что Козимо испустил дух во время исполнения приговора. Труп его бросили в одну из общих могил, вырытых под стенами города, и место его погребения останется безымянным.

Затем он спросил о Карле. Сидя в кресле у камина, я ровным, безжизненным голосом проговорила:

— За ним ухаживает Паре. Мы больше ничего не можем сделать. Ступай отдохни. Ты устал. Поговорим завтра.

— Госпожа, — промолвил он негромко, — нельзя верить бредням этого мерзавца. Смерть вашего супруга была несчастным случаем. Вы же были там. Вы все видели.

— Я больше не могу об этом слышать. — У меня перехватило дыхание. — Уйди, прошу тебя.

Он ушел, а я осталась неотрывно глядеть в огонь и слушать, как он нашептывает мне тайны.

«Ты спасешь Францию от гибели, но род, который ты всеми силами стремишься сохранить, бесплодное твое потомство — обречено…»

Козимо никогда не был провидцем, но этим его словам я поверила. Ни у одного из моих сыновей нет детей. Карл женат уже два с лишним года, но его королева остается бездетной. Когда Карл умрет, наследование трона сможет обеспечить только Генрих, поскольку теперь уже совершенно ясно, что оспа искалечила Эркюля и он неспособен править. Словно зверь, заплутавший в лабиринте, разум мой вновь и вновь возвращался к тому дню в Провансе, когда Нострадамус сказал, что все мои сыновья доживут до зрелых лет. Он не упомянул только, что все они умрут бездетными, и, однако, я оказалась лицом к лицу с этой угрозой, неумолимым фактом, на который невозможно закрыть глаза.