Андреевское братство - Василий Звягинцев

– Все, что ты обо мне думала и знала как о противнике, забудь навсегда. Приказываю стереть эту информацию со всех уровней памяти, сознания и подсознания. Там нет ни слова обо мне. Только то, что ты узнала с момента встречи в «Мотыльке». Если был иной приказ – отменяю! Ты меня любишь. Тайно и страстно. И ревнуешь к высокой красивой женщине с изумрудными глазами. Ты ее где-то видела, но не знаешь, где она и кто она. Ты просто вообразила, что готова меня убить, если еще раз увидишь нас вместе…

Никаких политических проблем. На политику тебе плевать. Пока нас связывает общее дело, ты готова на все, чтобы со мной ничего не случилось. Ни в коем случае не показывай этого посторонним, веди себя, как раньше, но помни – без меня жизнь твоя не имеет смысла…

На лице Людмилы появилось нечто вроде мечтательной улыбки, и одновременно от шеи вверх, к щекам и лбу, стала разливаться меловая бледность, на лбу выступили капли пота. Глаза подкатились под веки, так, что не стало видно зрачков. Она явно впадает в шоковое состояние. Значит, я угадал. Слишком глубоко внедренный приказ и слишком сильная психика, пытающаяся на пределе возможного противостоять внешнему воздействию. И в итоге – срыв…

– Сейчас я тебя отпущу. Ты будешь спать два часа. Когда проснешься, вспомнишь только, что мы с тобой занимались любовью. Усталость, слабость и глубокое удовлетворение…

Я был уверен, что она приняла этот последний посыл до того, как медленно завалилась на спину.

Я сжал ей запястье, нащупал пульс. Он был слабым, медленным, но ровным. Я принялся массировать ей сердце, похлопал по щекам. Какие еще под руками можно найти стимуляторы?

Разжал ей зубы, вставил между ними горлышко коньячной бутылки, аккуратно наклонил. Людмила хоть и была в обмороке, но все же истерическом, поэтому несколько раз глотнула, даже не закашлявшись. Лицо женщины почти тут же начало розоветь.

Я накрыл ее простыней, сверху одеялом. Очень быстро обморок перешел в гипнотический сон. Людмила-Ванда перевернулась лицом вниз, обхватила руками подушку, стала шумно вздыхать и постанывать. Под тонким солдатским одеялом видно было, как вздрагивает ее тело.

Так во сне, бывает, повизгивает и дергается пес, которому снится охота.

Глава 19

Узнал я, честно говоря, не слишком много. Да и как мог узнать больше, находясь внутри совершенно чуждой для меня реальности, в условиях жестокого цейтнота? Чем больше я в ней обживался, тем отчетливее понимал, насколько она для меня чужая. Еще в своем собственном прошлом я бы как-то ориентировался, а здесь… Эти люди сформированы другой историей, у них другой менталитет. Иначе не разошлись бы так сильно наши реальности. Эти люди уничтожили миллионы своих соотечественников и людей других наций в Гражданской войне, придумали фашизм, привели свой мир ко Второй мировой войне, сбросили ядерные бомбы на густонаселенные города… Мои предки сумели удержаться от всего этого. Рая на Земле они тоже не построили, но сумели хоть сохранить на ней «не ад». То, что принято называть человечностью. В моем мире за сто тридцать прошедших после Мировой войны лет во всевозможных конфликтах погибло миллионов двадцать, а здесь только до рубежа восьмидесятых годов прошлого века – наверное, полтораста. А сколько может быть убито за следующие семьдесят?

Пожалуй, Новиков и Шульгин правы, взяв на себя функцию Всемирной службы безопасности. Что-то у них, может быть, и получится? Но как поступить мне?

Кому я потребовался, кто знал обо мне еще до того, как я был принят в «Братство» и доставлен в Москву, чтобы глубоко запрограммировать эту неординарную женщину?

Никто, если только это не сами «мои друзья» постарались.

Или – что, пожалуй, вероятнее, – Людмила получила внушение лишь утром, уже после нашего близкого знакомства. Слишком разительной была перемена в ее поведении. Сколько мы не виделись после моего заточения в камеру? Часа три-четыре. Вот тут все и случилось. Но кто мог сделать это, а главное – зачем?…

Разве что… Это сделал кто-то из лидеров «Системы», имеющий другие точки зрения на дальнейшее…

Людмила… Она не ехала с нами в машине на базу Шульгина, она появилась позже и вполне могла бы меня там застрелить. Из темноты, в предписанный момент. А игра пошла не по сценарию… И если бы я не дал ей на даче в Сокольниках обезволивающую таблетку и не приказал «Спать!», она постаралась бы реализовать свою программу ночью. Так, нет?

Может быть, удастся узнать это позже.

Провести с ней еще один сеанс «химиотерапии»…

…Стрельба за окнами вновь усилилась, сухая дробь рассыпалась далеко внизу по огромной дуге от Таганки до Арбата.

В конце концов, я сюда прислан работать. В стереотрубу было хорошо видно, как перебегают от перекрестка к перекрестку крошечные, сплющенные фигурки с иголками винтовок в руках, скапливаются под арками подворотен, рассыпаются вправо и влево вдоль цепочки пылающих последним осенним золотом толстых лип.

Правительственных войск по-прежнему не было видно, но кто-то ведь сдерживает продвижение мятежников, в кого-то они стреляют?

Подкрутив барабанчик вертикальной наводки, пошарив объективами между домами на Неглинной и Трубной, я наконец понял, в чем тут дело.

Главная линия обороны (а точнее – цепь опорных пунктов, сохраняющих между собой минимальную зрительную и огневую связь) защитников правительства проходила где-то ближе к Кремлю, может, по линии стен Китай-города, по Кузнецкому мосту и Камергерскому переулку, а вдоль бульваров маневрировали несколько двухбашенных броневиков, ведущих огонь короткими очередями и постоянно меняющих позицию…

И тут же я отметил деталь, несомненно, могущую представлять интерес для моих нынешних «коллег». Довольно часто в поле зрения стереотрубы попадались две-три верткие броневые машины «БРДМ», явно не принадлежащие этой эпохе. Какое-то их количество имелось на вооружении Югоросской армии, но я знал, что «производство» и распределение этих машин находилось в руках «Братства».

Лишенные номеров и знаков принадлежности на бортах, они возникали с удивительной регулярностью в самых разнообразных местах, куда позволяла заглянуть двадцатикратная оптика. Я видел характерные угловатые корпуса и конические башни на Скобелевской площади, на Страстной, у Никитских ворот, на Трубной и даже возле храма Христа Спасителя. Замоскворечье с моего НП не просматривалось.

Нанеся на карту места и время появления машин, я экстраполировал их предполагаемый маршрут и убедился, что абсолютно прав.

Выходило так, что «БРДМ», оправдывая свое наименование, совершали зигзагообразный челночный рейд вдоль линии Садового кольца, то проникая в глубокие тылы контролируемой мятежниками территории, то выходя к позициям правительственных войск. Иначе как провоцирующей рекогносцировкой назвать это было трудно.

Я специально минут пятнадцать наблюдал только за одной машиной. Это было интересно.

Она ни разу не ввязалась в серьезную перестрелку. Выскочит в интересующее ее место, постоит, двигая тонкой черточкой пулемета, лишь иногда, без видимой системы, стрельнет короткой очередью по окнам или вдоль квартала и снова, вяло проворачивая рубчатые черные колеса, продолжает свой извилистый маршрут.

Буквально через час-другой у тех, кого это интересует, будет подробнейшая картина происходящего…

Куда уж тут с моей кустарной видеоразведкой! Следовательно, в ближайшем будущем грядут некие важные события. Да, наступающим остро не хватает самонаводящихся снарядов и вертолетов огневой поддержки. Даже обычных штурмовых карабинов, способных с пятисот метров насквозь пробить двадцатисантиметровую керамзитовую плиту. А с антикварными винтовками много ли навоюешь!

Впрочем, навоевать-то можно, дело тут в другом. И я об этом другом уже начинал догадываться…

За спиной громыхнуло, и я дернулся, уже привычно подхватив лежащий рядом на подоконнике Людмилин «борхарт-люгер». Мог бы и выстрелить из-под плеча навскидку, если бы не сообразил, что угрозы для меня сейчас быть не может. Рановато…

– Ну, вы слишком остро реагируете, – сказано было по-английски, и я неторопливо обернулся, опустив ствол пистолета.

Станислав Викентьевич стоял на пороге и потирал ушибленное колено. Табуретку, видишь ли, неосторожно я оставил у порога.

Как-то незаметно за окном по-вечернему поголубело, а здесь вообще уже стояли бледно-чернильные сумерки.

– Жизнь, прошу прощения, приучила. А вам бы я не советовал подходить столь неожиданно. Результаты, боюсь, могут оказаться печальными.

– Ничего-ничего, это входит в общие опасности профессии. А где Людмила, она должна была вас прикрывать, так сказать, с тыла?..

– Устала Людмила, день, ночь и снова день выдались трудными. Я позволил ей отдохнуть пару часиков…

Станислав не сумел скрыть недоумения и недоверия. По его мнению, такое было невозможно. Исходя из полученного ей задания и четко просматривающейся неприязни к «чужаку» она не должна была и просто не могла уйти спать, оставив меня без присмотра.