Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, Марта уточнила в той же беседе: действительно ли Даниил Андреев является именно православным мистиком, и нет ли в чтении «Розы мира», его opus magnum[95], ничего, что могло бы повредить душе православного человека? Алёша пояснил: это, дескать, каждый решает сам. Марта коротко поблагодарила и ответила, что попробует непременно разобраться, когда будет время. А Лиза заинтересовалась резкой критикой, которую Шульгин — исторический — обрушил на голову тёзки моего студента, Алексея Николаевича Толстого, за его пьесу «Заговор императрицы», увиденную им в двадцать шестом году в Советской России — кстати, он путешествовал инкогнито, о чём, вероятно, скажу после. Пьеса действительно достаточно клеветническая в отношении последней государыни, хоть и небесталанная. Хотите, найду это место в «Трёх столицах», чтобы не перевирать в своём пересказе?
Встав и сняв с полки книгу, Андрей Михайлович процитировал:
Алёшка Толстой! Ты, который придумал эту мерзость на потеху ржущей толпе, подумал ли ты о том, что когда-нибудь тёмная сила, которой обладал Григорий Новых, может добраться и до тебя, и горько заплатишь ты тогда за унижение тех безответных, что уже защищаться не могут?
* * *
Все это ничто перед тем, что они сделали с государем! <… >
— Врёте!.. Он не был таким. Я знал его и говорил с ним!.. Лжет мерзавец Алёшка!
— И, знаете, сложно не согласиться с Шульгиным в этом случае! — продолжил Могилёв, закрыв книгу. — Не подвергаю суду советского писателя именно как писателя, да и вообще хотел бы как можно чаще следовать евангельскому «Не судите». Но что, если и впрямь добралась до советского графа, уже после его смерти, эта тёмная сила? Сама мысль наводит жуть… Лиза очень озадачилась этим вопросом — и обещала написать короткую молитву о душе Алексея Николаевича. Забегая вперёд, скажу, что на следующий день она её и впрямь написала!
Примечание от автора: эту молитву, как и предыдущие, я решил перенести в самый конец главы.
[14]
— Свою работу пятнадцатого апреля, собравшись на квартире Гагариных в полном составе, мы начали именно с Настиного доклада, — продолжал рассказ Могилёв. — Мест для сидения в гостиной еле хватило, да и то лишь потому, что Марк принёс с собой свой складной «рыбацкий» стул, который, напомню, он купил в воскресенье — этот стул предсказуемо вызвал новую порцию беззлобного юмора. Ну, а Лина опять уселась прямо на пол.
Деньги, рассказывала Настя, уже должны были поступить руководителю проекта (я проверил свой банковский счёт через мобильное приложение: действительно!). Но эта сумма — подотчётная: нам следует её истратить на нужды нашего исследования и представить подтверждающие документы в течение недели после завершения работы над текстом — или же вернуть оргкомитету. Неизрасходованный остаток возвратить придётся в любом случае.
Обводя глазами своих студентов, я заметил, что Иван смотрит на Настю с неким тревожным — интересом, что ли? Девушка действительно была очень хороша в то утро в своём весеннем светло-зелёном платье, приталенном, но расширяющемся книзу, длиной чуть выше колена, несколько, чего греха таить, для молодого преподавателя легкомысленном. Энергия её юной женственности как будто предназначалась каждому — но, может быть, мне больше, чем всем остальным, или я звонче на неё отзывался… Само собой, интерес Ивана мог быть мной придуман на пустом месте — я ведь не чтец помыслов людей по их лицам, тем более не чтец чужих мыслей! — а его беспокойство объяснялось просто: вот и Ада поглядывала на «Анастасию Николаевну» несколько хмуро, видимо, помня о предстоящем — «отложенном на утро» — голосовании, в котором аспирантка и без пяти минут новый преподаватель вуза была, пожалуй, лишним элементом…
На что, однако, потратить деньги?
«Давайте отправим Лизу и Бориса, то есть, пардон, Елисавету Фёдоровну вместе с Василием Витальевичем в Москву в Государственный архив, — с долей юмора предложил я. — Ну, или хотя бы в Ленинку. Пусть, как выразилась одна моя знакомая, едут «вдвоём и только вдвоём»…»
Настя смутилась — Лиза, правда, тоже. (Борис при обсуждении не присутствовал: его Тэд за какой-то надобностью увёл в свою комнату.)
«Ничего себе! — присвистнул Кошт. — Почему тогда не нас с Линкой? Мы бы, знаете, тоже не отказались!»
«Потому, — пояснил я, — что товарища Коллонтай мы пока не разбирали. А с господином Шульгиным закончим сегодня — и завтра перейдём к Гучкову, если Бог даст».
«Бог не даст, царь-надёжа! — бойко ответил «Гучков». — У меня сегодня переговоры с одной тёмной личностью, к ним я и готовлюсь, поэтому книжки читать некогда, извиняйте!»
«Переговоры ещё не проголосованы, то есть нужно ли вообще разговаривать, и кто участвует с нашей стороны, — озабоченно заметила Ада. — И отговорка, конечно, так себе… но я сама виновата! Сама подала вам дурной пример…»
«Не «так себе», а просто плохая! — рассудительно добавил Иван. — Кроме того, нельзя же об этих вещах… при посторонних», — он показал глазами в сторону Насти.
Настя перехватила его мимический жест и возмутилась:
«Это я — посторонняя?! Я им деньги добываю, а они тут развели от меня секреты?! Ну, знаете!.. Пойду к своим студентам, да и то, мне пора! Решайте без меня, какую сладкую парочку и куда отправите!»
С гордо поднятой головой Настя вышла в коридор. Я и «Керенский» поспешили за ней.
«Анастасия Николаевна, простите его великодушно! — попросил я. — Тут они все придумали какую-то чисто студенческую затею, поэтому, конечно, им немного неловко вас посвящать…»
««Чисто студенческую» — но вас посвятили, ну-ну… — Настя, сощурившись, оглядела меня с головы до ног и вдруг выдала мне: — Вы знаете, ваше величество, что про вас рассказал «отец Нектарий»? Что вы — такая вот хрупкая бабочка, снежинка, которую надо беречь от всякой грубости! Только поэтому и сдерживаюсь… А я не думала, что вы — часть «поколения снежинок», честное слово!»
«Вы зря набросились на царя! — прокомментировала Ада. — Он тоже хотел вчера выйти, чтобы ничего не слышать, просто мы его удержали. И как вам вообще в голову… фу, Анастасия Николаевна! Это настолько по-женски — то, что вы сейчас сказали! — что даже неприлично…»
«Ага, ага, — пробормотала Настя с явной иронией. — А вы,
государь, что стоите и смотрите на меня, словно… овца? Подставляете, по-христиански, другую щёку?»
«Это всё вы говорите из какой-то обиды, Настя, но, видит Бог, я её снова не заслужил, — тихо пояснил я. — Я не из «поколения
