Китайцы. Моя страна и мой народ - Линь Юйтан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я люблю весну, но она, на мой взгляд, слишком юная. Я люблю лето, но оно чрезмерно горделивое в своей пышности. Поэтому я более всего люблю осень, люблю ее золотистые листья, ее нежную мелодию и яркие краски, оттенки печали и предвестия смерти. Золотой блеск осени говорит не о невинности весны и не о плодотворящей мощи лета, а о степенности и мудрости приближающейся старости. Мы осознаем, что жизнь конечна и потому следует довольствоваться тем, что есть сейчас. Осознание этой истины, накопленный жизненный опыт создают симфонию цвета: зеленый цвет символизирует жизненные силы, оранжевый — говорит о богатстве, фиолетовый обозначает смирение и смерть. И все это озарено лунным светом, осень задумчива и отливает белизной. Но, когда лучи заходящего солнца касаются ее, она по-прежнему радостно улыбается. Ветерок со стороны гор срывает с веток дрожащие листочки, и они, весело танцуя, опускаются на землю. Мы не знаем, посвящена ли песня падающих листьев смеющемуся и радостному вчерашнему дню или слезному расставанию. Потому что это песня души ранней осени: спокойная и мудрая. Эта песня улыбается печали, повествуя о бодрящем холодном воздухе. Душу осени прекрасно выразил Синь Цицзи:
В мои молодые годы
Я знал только вкус радости.
Но я любил подниматься на верхний этаж,
Чтобы сочинить песню, в которой говорится о печали.
И теперь я испробовал
Вкус печали
И не могу найти слова,
И не могу найти слова,
И просто говорю: «Как хороша осень и прохлада!»
Истинное лицо Китая
Нижеследующее не следует ошибочно рассматривать как критику Национального правительства. Я хочу лишь показать грандиозность задач, стоящих перед правительством в его работе над установлением порядка и устранением хаоса в стране.
Давайте будем честными перед самими собой. Синологу легко нарисовать картину идеализированного Китая. Это Китай синих фарфоровых пиал с нанесенными на них изящными изображениями различных фигур, Китай шелковых свитков, на которых нарисованы счастливые ученые, праздно сидящие в тени сосен. Синолог легко может сказать: «Даже если Япония завоюет Китай на несколько веков, ну и что дальше?» Китаец не сможет такого сказать! Потому что мы живем в реальном Китае, а не в Китае синих фарфоровых чаш и изысканных картин на шелковых свитках; мы живем в Китае, который занят тяжким трудом, перенося боль и страдания, в Китае, стоящем на грани краха государственности и культуры. В Китае, где миллионы людей заняты тяжким трудом, миллионы хотят работать, бороться с наводнениями, голодом, бандитами всех мастей. Эти люди живут в обстановке нескончаемого хаоса, никуда не ведущей смуты, беспринципной политической трескотни, действуют без всякой цели, без надежды покончить с нищетой. Каждому китайцу близки и понятны печальные слова Гамлета: распалась связь времен, и мы, к несчастью, несем бремя ответственности за наведение порядка. Близко и понятно ему также и восклицание иудеев: «О, Боже, доколе?» Это — крик отчаяния, а не просто вспышка раздражения, это — разочарование, основанное на глубоком знании современного Китая, знании, недоступном иностранцам.
Если кто-то решит нарисовать картину процветающего «Китая мечты», его литературы, философии, искусства, то рано или поздно он столкнется с загадкой реального Китая и, возможно, после длительных и тягостных размышлений потребует от прошлого объяснить настоящее, потребует от настоящего дать ответ будущему. Превозносить прошлое и рисовать будущее легко; изучать настоящее, хотя бы отчасти понять его и привнести немного света в нынешнюю ситуацию — очень трудно. Потому что между славным прошлым и возможным славным будущим пролегает пропасть, и, чтобы ее преодолеть, нужно сначала спуститься, а потом уж подняться. Необходим стойкий реализм, а не наивная вера, трезвая мудрость нужнее пылкого патриотизма, потому что патриотический пыл — это дешевый товар, который можно купить по несколько фэней за фунт, будь то заметка в газете или объявление на стене ямыня. И все это лишь пустая болтовня.
В Китае есть поговорка: «Лучше быть собакой в мирное время, чем человеком во времена смуты». Все китайцы мечтают быть собаками в мирное время, но им не повезло с эпохой. Потому что мы живем в эпоху полного крушения иллюзий и отсутствия веры в революцию. Мэн-цзы говорил, что нет большей печали, чем смерть души, а ныне душа людей воистину мертва. Оптимизм и радостный идеализм 1926 г. уступили место цинизму и разочарованию 1934 г. Махровый цинизм очевиден и в газетных статьях, и в частных разговорах.
Медленно и мучительно приходит понимание того, что чем больше мы меняемся, тем больше остаемся прежними. И хотя поверхностные изменения системы правления происходят, не меняется ее суть, сохраняются коррупция, слабость и некомпетентность власти. И это приводит в отчаяние. Людей Запада, восхищающихся описаниями Китая, сделанными Марко Поло, — величественного и могучего Китая, по его словам, — реальный Китай повергает в шок, а для китайцев такое признание равносильно признанию поражения. Медленно и болезненно люди начинают осознавать, что мы до сих пор находимся под властью феодальных главарей и их неграмотных жен, и сильно повезло тем, кто живет под властью «просвещенного деспота», генерала Хань Фуцюя. Совмещая в одном лице губернатора, судью и адвоката, он порол одного и одаривал сотнями юаней другого. Руководствуясь интуицией и собственными представлениями о физиогномике, он обеспечивал своеобразные правосудие и безопасность. И вдруг люди начинают понимать, что нами правит десяток поддельных монархов, заменивших одного подлинного, и что революция 1911 г. одержала победу только как национальная революция и лишь разбила в пух и прах маньчжурскую империю, оставив после себя руины, обломки битой черепицы и удушливую пыль. Порой приходит мысль, что лучше бы Китай и по сей день оставался монархией. Некоторые сожалеют и о том, что Цзэн Гофань после подавления Тайпинского восстания не
