Русские исторические женщины - Даниил Мордовцев

Когда привезли туда Долгорукую, то настоятельница монастыря так боялась присутствия в ее владениях этой высокой колодницы, что долго не хотела впускать в монастырь никого из сторонних лиц, и не решалась даже богомольцев пускать в монастырскую церковь, из опасения, что ее могут обвинить в небрежном смотрении за арестанткой, и из страха, чтобы кто-либо не увидал заключенную княжну.

Но и в этой убогой и суровой тюрьме-келье за двумя замками княжна Долгорукая не забывала, кто она, не забывала, что была она когда-то и царской невестой.

Однажды монахиня-приставница, по обычаю монастырскому, замахнулась на нее за что-то огромными своими четками из деревянных бус, служившими старым монахиням вместо плеток на поучение младшим сестрам и послушницам.

– Уважь свет и во тьме! – гордо сказала Долгорукая: – я княжна, а ты холопка!

Старица так смутилась одного грозного вида молодой колодницы, что бежала, забыв даже и тюрьму ее запереть.

Вообще, бывшая невеста Петра II-го не забыла своего царственного величия, а только ожесточилась, и к врожденной княжеской гордости прибавила еще царственную неприступность.

Когда из Петербурга приехал генерал от тайной канцелярии и навестил ссыльную княжну, она не только не смутилась в присутствии важного гостя, но даже «грубость» ему оказала – не встала, когда тот вошел в ее келью, и отвернулась от него.

Генерал, пригрозив ей батогами, уехал из монастыря, приказав еще строже смотреть за важной колодницей.

Напуганная мать-игуменья приказала заколотить остальное окошечко в тюремной келье княжны, и к келье этой не велела даже никого близко подпускать. Однажды две монастырские девочки осмелились заглянуть в скважину внутреннего замка запретной двери – и за это подвергнуты были наказанью розгами.

Три года провела княжна под таким суровым монастырским началом.

Но вот на престол вступает императрица Елизавета Петровна – и темная келья бывшей царской невесты отворилась.

Из Петербурга прискакал курьер с известием об освобождении заключенной. Княжна пожалована во фрейлины. За ней присланы экипажи, прислуга. Княжна любезно прощается с монастырем, обещает не забывать его своими милостями.

И действительно не забыла. В 1744 году она прислала в монастырь «Пролог» с надписью по листам:

«Лето 1744-е, марта в 10-й день, сию книгу Пролог, содержащую жития святых угодник, дала в дар в обитель Воскресения Христова, горицкий девичий монастырь, на Белоозере, в память своего пребывания, княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая».

Возвратившись из ссылки, княжна встретила в Петербурге всех своих родных, уцелевших от новгородских казней.

Императрица, помня, что княжна лишилась двух женихов – и графа Милиссимо, и императора Петра II-го, употребила все свое старание, чтобы выдать ее замуж за достойного человека, и в 1745 году нашла такого в генерал-лейтенанте графе Александре Романовиче Брюсе, родном племяннике сподвижника Петра Великого, фельдмаршала, знаменитого «колдуна на Сухаревой башне», астронома, алхимика, астролога, сочинителя Брюсова планетника («Брюсов календарь») и т. д.

Уже помолвленной невестой княжна ездила в Новгород проститься с погребенными там телами казненных брата и дядей, покоившихся в Рождественском монастыре, что на полях, «на убогих домах».

Простившись перед свадьбой, по русскому обычаю, с могилами своих родных, она заложила там церковь в память казненных.

Но через несколько месяцев после свадьбы простудная горячка свела ее в могилу.

Царской величие и гордость не покидали ее до самой смерти. Умирая, бывшая «государыня-невеста» при себе велела сжечь все свои платья, чтобы и после ее смерти никто не смел носить той одежды, которую она носила.

IV. Наталья Долгорукая

(Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая, урожденная графиня Шереметева)

Женская личность, о которой мы намерены говорить в настоящем очерке, принадлежит также к той категории русских исторических женщин прошлого века, на которых обрушилась вся тяжесть переходного времени и задавила их: это беспощадное время бросало попадавшаяся ему жертвы под своей, все перемалывающий жернов и раздробляло их на части, подобно джагернатской колеснице, раздроблявшей несчастных женщин Индии.

И нельзя при этом не заметить, что под ужасный жернов этот попали почти все женщины, которые могли сказать о себе, что они еще помнили Петра Великого, что в детстве своими глазами видели, как он покатил по русской земле этот тяжелый жернов, который и раздробил много старого и негодного, а вместе с тем не мало молодого свежего.

Наталье Борисовне Долгорукой – вернее Шереметевой – было одиннадцать лет, когда хоронили Петра, и, следовательно, она принадлежит к тому поколению русских женщин, которые, если можно так выразиться, у матерей своих и кормилиц высосали частицу молока, оставшегося еще от XVII века, и с молоком этим всосали несчастья всей своей жизни.

Несмотря на то, что Наталья Долгорукая принадлежала к замечательным личностям по своей нравственной высоте, по редкому величию духа – ужасное время не пощадило и ее.

Вообще, личность Долгорукой заслуживает того, чтобы потомство отнеслось к ней особенно сочувственно и отметило имя ее в числе лучших, самых светлых личностей своего прошлого.

В 1857 году, в Лондоне вышла особая книга, посвященная памяти этой глубоко симпатичной женщины, под заглавием «Те life and times of Nathalia Borissovna, princesse Dolgorookov». Автор этой книги – Джемс Артур Гирд (Heard).

У нас в России о Долгорукой писано немного, но все, что о ней написано, выставляет ее «личностью такой благородной и возвышенной», которая «делает честь родной стороне».

Долгорукая оставила свои собственные записки, которые имели два издания в нынешнем столетии.

Писавшие о Долгорукой называют всю жизнь ее «трудной и скорбной», а ей самой дают наименование «великой страдалицы».

Наталья Борисовна родилась 17-го января 1714 года – следовательно, за одиннадцать лет до смерти Петра Великого: этого одного достаточно было, чтоб и ей, подобно всем женщинам тридцатых и сороковых годов восемнадцатого века, попасть под джагернатскую колесницу смутного переходного времени.

Она родилась в одном из самых знатных домов своего времени, а эти-то дома преимущественно и задела тяжелая индийская колесница; отец ее был знаменитый фельдмаршалу граф Борис Петрович Шереметев, один из соработников Петра Великого, который называл своего делового Бориса «Баярдом» за честность и «Тюренем» за ратные таланты и ставил его так высоко в своем мнении, что, из уважения к его заслугам, царь, вообще не любивший притворяться или рисоваться, всегда встречал Шереметева у дверей кабинета, когда этот «Тюрень» приходил к нему, и провожал до дверей – когда тот уходил.

Мать ее была также из знатного рода: в детстве она была Салтыкова, Анна Петровна, а по первому браку носила фамилию Нарышкиной, потому что была замужем за боярином Львом Кирилловичем Нарышкиным, родным дядей Петра Великого.

Много счастья должна была сулить жизнь для девочки, родившейся в такой завидной обстановке: знатность рода, богатство, уважение царя – все обещало светлую будущность.

А вышло наоборот, да так, как и не ожидалось: именно то, что должно было дать ей счастье, то именно и дало ей глубокое несчастье, которое она сама день за день и описывает, уже в старости оглядываясь на свое прошлое, богатое такими поразительными контрастами.

Намереваясь говорить о своем прошлом, она не задается задачей хроникера, не хочет захватывать всю ту разнообразную среду, в которой, как в глубоком омуте, погибали люди, а другие на их гибели строили свое счастье, чтобы потом и самим погибнуть.

«Я намерена только свой беду писать, а не чужие пороки обличать», – говорит она.

Себя и свой судьбу она так очерчивает общими штрихами, говоря, что после всего, что ею пережито, тяжело и доживать концы, тяжело и вспоминать прошлое.

«Отягощена голова моя беспокойными мыслями, – говорит она, – и, кажется мне, будто я уже от той тягости к земле клонюсь»…

«И я была человек, – замечает она далее, – вся дни живота своего проводила в бедах… Но не хвалюсь своим терпением, а о милости божией похвалюсь: он мне дал столько сил, что я перенесла».

Семейство, в котором родилась Наталья, было очень большое; кроме стариков, у Натальи было еще три брата и четыре сестры. Но вся любовь семьи, а в особенности матери, сосредоточивалась на маленькой Наталье.

Сама она говорит об исключительной привязанности к ней матери: «я ей была очень дорога».

На любимице особенно сосредоточились и заботы матери относительно развития ее способностей и предоставления ей всего доступного тогда образования в полном объеме.

Мать усердно заботилась, чтобы «ничего не упустить в науках, и, – по словам Натальи Борисовны, – все возможное употребляла к умножению моих достоинств».