Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И подпускали. Именно дровяные сараи лидировали в отношении поджогов. Часто поджоги совпадали по времени с другим, более романтичным использованием тех же сараев. Что, в общем, неудивительно – и поджигали сараи, и предавались телесной любви, как правило, в темное время.
Человеческие жертвы были крайне редки – сараи изнутри, как правило, никто не запирал. А вот позором якобы добропорядочные семьянины покрывали себя в несколько слоев, когда скакали без штанов при свете пламени по коммунальному советскому двору.
Именно из подобных дровяных сараев топливо попадало на кухню и в комнаты – топить дровяную плиту (у кого она действовала) или печку-буржуйку (последних, естественно, было значительно больше).
Дрова прямейшим образом ассоциировались с абсолютным счастьем. Будет топливо – значит, удастся перезимовать, сохранить жизнь еще на несколько месяцев. А именно выжить в то время считалось за счастье.
Осип Мандельштам писал:
Принесли дрова на кухню,
Как вязанка на пол бухнет,
Как рассыплется она —
И береза и сосна, —
Чтобы жарко было в кухне,
Чтоб плита была красна.
А москвичка Н. Злобина писала в своих мемуарах: «В районе Тихвинской до очень позднего времени сохранялась еще одна характерная московская особенность – дворы, сплошь застроенные дровяными сараями, в которых обязательно присутствовали особые “норы” – замаскированные комнатки, где в непогоду отсиживались дворовые компании и о которых не знали взрослые. Туда с помоек стаскивались обломки всякой мебели, обрывки ковров – в общем, устраивался уют. Подозреваю, что этими “норами” пользовалась не только и не столько детвора, но и марьинорощинские воры. А мы, дети, об этих “норах” знали – потому как все свободное время проводили на улице, детей лет с трех выпускали гулять одних – сначала в песочницу, а потом уже и не особо контролировали наше перемещение».
* * *
А дети, разумеется, использовали все эти дворовые постройки в своих целях. Алексей Козлов писал: «Сарай всегда был поводом, чтобы туда залезть, а потом спрыгнуть. Иногда сарай использовался как способ оторваться от преследования, когда тот, за кем гнались, умудрялся быстро залезть на него и тут же спрыгнуть в другой двор. Преследование на этом чаще всего прекращалось. Но были и просто развлечения в виде прыганья с сараев различной высоты, на землю, в кучу песка, или зимой – в сугроб. Эти прыганья были в какой-то степени видом спортивных соревнований, где выяснялись наиболее храбрые ребята. У нас во дворе было несколько таких сараев, но один, с крышей на уровне второго этажа, был особенно заманчивым. Прыгать с него могли не все. Как выяснилось, дело было в особом страхе высоты, который некоторые, вполне отважные в других ситуациях ребята преодолеть не могли. Зато были такие, для кого прыгнуть с высокого сарая не составляло труда, и дело здесь было не в возрасте, даже пол не играл роли.
Я помню, как безо всякого страха, а главное сразу, не стоя долго на краю крыши, прыгала одна девочка, в то время как более взрослые ребята подолгу не решались на это. Здесь был двойной страх, во-первых, подвернуть или сломать ногу при приземлении, а во-вторых – острое ощущение захватывания духа в процессе самого полета. С гордостью могу сказать, что я преодолевал эти страхи и прыгал со всех сараев. Сильных травм не было, может быть, пару раз подворачивал ногу».
* * *
Главным же человеком во дворе был, как нетрудно догадаться, дворник. Он жил в своей полуподвальной дворницкой, национальность имел – преимущественно татарскую, самоотверженно следил за порядком, а когда считал нужным – доносил в КГБ. Стукач он также был ответственный, идейный.
Дворник знал всех жильцов своего двора и большинство жильцов дворов соседних. Знал не только по фамилии и имени – был полностью в теме. Подчас знал даже больше, чем сам человек знает про себя. Неудивительно – работа такая.
Когда во дворах были ворота – закрывал и открывал эти ворота. За операцию с воротами в неурочный час (чаще всего это было позднее возвращение после приятельской пирушки) дворнику полагался небольшой гонорар. В принципе есть что-то порочное в том, чтобы платить гонорар человеку, про которого ты точно знаешь – вообще без вариантов, – что он стучит на тебя в КГБ. Но почему-то это обстоятельство не смущало ровным счетом никого. Да и понятно почему – эта традиция совать дворнику-осведомителю в карман свой влажный гривенник существует еще со времен глубоко дореволюционных. Генная память.
И, конечно же, благодаря тем дворникам каждый обитатель коммунального двора следил за чистотой. Дворник был аккуратно и чисто одет, но при этом до одурения грозен. Особый страх этот ответственный работник наводил, ясное дело, на детей. Во дворах, за редким исключением, поддерживался образцовый порядок.
Даниил Гранин писал:
«У ворот дежурили дворники в белых фартуках, с железной бляхой на груди. Летом дворники поливали улицу из кишки, зимой убирали снег и топили его на жаровнях. На ночь дворники закрывали подъезды на ключ, запоздалые жильцы звонили дежурному дворнику в дворницкую. У всех ворот были звонки. В подворотне висели списки жильцов всего дома, кто в какой квартире живет.
Дворники были для нас высшей властью. Они указывали, где можно играть, где нельзя, разнимали драчунов. Они знали нас по именам, наставляли, им были известны наши убежища, и они помогали матерям нас разыскивать».
* * *
В любом случае, двор – это та часть коммунальной жизни, о которой было принято испытывать – ее утратив – только светлую тоску. Еще бы – во дворе практически не ощущалось коммунальной тесноты, не пахло уборной и щами, не стояла очередь к телефонному аппарату. Он, освобожденный от недостатков коммунального быта и обладавший исключительно его достоинствами, был воспет и обласкан в мечтах. Вот, например, стихотворение Вадима Шефнера «Стены дворов», написанное в 1963 году:
Загляну в знакомый двор,
Как в забытый сон.
Я здесь не был с давних пор,
С молодых времен.
Над поленницами дров
Вдоль сырой стены
Карты сказочных миров
Запечатлены.
Эти стены много
