Оставшиеся в тени - Юрий Оклянский

…Экскурсию в колхоз Грета хотела сделать предельно деловой. Но она получилась вместе с тем и приятной. Два трофея этого похода и сейчас лежат у нее на тумбочке. Два золотисто-румяных продолговатых крымских яблочка.

Заместитель председателя, смуглолицый, черноглазый крымский татарин лет пятидесяти, узнав, кто они такие, расчувствовался. Обошел вместе с ними табачное поле, взбиравшийся на гору виноградник, яблоневый сад, конный и скотный двор. И почти все время толково и умно рассказывал. Так что Грета представила себе и людей, и сегодняшние заботы колхоза.

Провожатый сокрушался только, что сейчас нечего показать из урожая нынешнего года. Все еще в побегах, в цвету и листьях. Сами видели. И поэтому, если дорогие гости не погневаются, натуральную продукцию можно представить лишь по остаткам прошлого года.

В колхозной конторе для них высыпали прямо на стол полрешета яблок. Но, боже мой, что это были за яблоки! От стола повеяло сразу нежным переливчатым ароматом. Яблоки были не шаровидной, как обычно, а округло-продолговатой формы. С вытянутыми к одному краю мордочками.

— Это наши, крымские, — сказал загорелый обветренный хозяин. — Только тут такие, сразу узнаешь… Они очень нежные. Храним их в ящиках со стружками, в сухом погребе. У нас оборудован специальный — для их зимовки. Конечно, свежие вкуснее. Кушайте!..

Каждое яблочко было как игрушка. Глянцевитое, золотисто-зеленое, с ровно разлитым румянцем в боках. Длинная шейка, а на любопытно вытянутом тупом рыльце мохнатая мушка. Жалко портить и кусать. И все такие же некрупные, одинаковые, как на подбор, не различить. А какой вкус! Возьмешь в рот — мякоть, как у дыни. Сначала сластинка, потом таинственная кислинка, душистый неведомый букет…

Грета ела, жмурила глаза.

— Что? — спросил сочувственно наблюдавший за ней хозяин. — Вкусно? Кушай наше солнце. Милая! Поправляйся и помни Крым!..

Они возвращались, неся в сумке яблоки. И завернутые отдельно в газету несколько веток сухих табачных листьев. То и другое заставил взять хозяин. Павлов, продолжавший курить, несмотря на строжайший запрет, утверждал, что здешний табак по запаху не уступит яблокам.

И вот теперь, раскуривая свернутую из свежерастертых листьев газетную самокрутку, Павлов вдруг сообщил, что на днях уезжает.

— Как уезжаете?! — оторопела Грета. — Ведь еще чуть не полсрока?!

В этом восклицании, помимо ее воли, прорвалось и личное чувство. За здешние санаторские недели Грета уже привыкла к этому ширококостному синеглазому помору, к этому высокому Сене Павлову. Ей нравилась его крутая убежденность, льстила застенчивая мужская опека. И хотя между ними не было произнесено ничего, что напоминало бы начинавшийся курортный роман, которые молниеносно вспыхивали в санатории, населенном темпераментными туберкулезниками, душевная ласка проскальзывала в этих отношениях.

Павлову было тридцать два года. Он был вдов, одинок, покалечен. А Грета, хотя никогда бы себе не призналась в том, была чувствительная фантазерка. Она могла нафантазировать себе что угодно.

Однажды она вообразила себя даже женой Павлова. И как они уедут вместе на Охотское море, она навсегда останется жить в Советском Союзе. И будет заботиться о Павлове, а он о ней. Они оба окончательно выздоровеют. И вместе с другими создадут коммунистический город рыбаков на краю планеты… «А как же Карл? — тут же спохватилась она. — А как же Брехт?..» Ну, да, Карл утешится своими лекциями и выступлениями… А Брехту она будет постоянно корреспондировать. И он будет в подробностях знать, как живут рыбаки на берегу Охотского моря… Ей стало смешно. И она, как дымное облачко, одним взмахом рассеяла это видение…

Но ведь Семен Павлов действительно болен. За такой короткий срок наступает лишь кажущееся улучшение, это она уже знала по своему несчастному четырехлетнему стажу. Как же он поедет?

— Вам надо лечиться, — посоветовала она наставительно. — Тут все условия. Неизвестно, удастся ли вам приехать сюда еще раз…

— Знаю, — вздохнул Павлов. — Но ничего не поделаешь, Греточка… — Он чаще всего и говорил так: «Греточка» — Сейчас, почитай, лето. У нас на Приморье тоже хорошо. Бывает, в работе, как на собаке, зарубцуется. Мы прочные. А отсиживаться здесь не могу. Новости неважные из колхоза, люди замаялись, надо ехать…

И вот сегодня оформляет справки. А завтра его уже не будет.

Грета всегда считала, что сердце надо держать в кулаке. Всякое серьезное дело требует жертв. Само счастье, как она однажды сформулировала для себя, есть только путь. Вечное ограничение, преодоление и достижение. Где-то, кажется, в Ленинграде, слышала она, есть площадь, которая называется Площадь жертв революции. Новые поколения ходят по мостовым, под которыми лежат жертвы. Но почему вот только сгорать должны лучшие, такие, как Павлов? И когда лучшие люди обретут право на счастье полной грудью, без ограничений и меры? Ведь всякие потребители, бездельники и выжиги давно присвоили его себе. И живут припеваючи. А разве это справедливо? Но тогда не станут ли они сами потребителями? — смекнула Грета. — Нельзя быть дезертиром! Кто чувствительней, понятливей, место тому в первых рядах на поединке со злом, невежеством, нищетой. Иначе человечество погрязнет. Станет свинюшником. Кто-то ведь должен крутить колесо истории, пока не докрутим его до мировой революции? А что будет дальше, когда докрутим? Не остановится же тогда жизнь? Неужели так и будет всегда? «Счастье только лучший участок дороги, по которому выпало брести»?! «Вечное ограничение, преодоление и достижение». «Радость достигнутого, когда в следующую минуту уже снова надо достигать». Это диалектика? Природа жизни? Безотрадная получается картина!.. Одно только она знает точно — так надо! Во всяком случае — пока надо так, а что будет дальше — посмотрим. Сейчас без этого не обойтись!.. Что-то уже больно ты сегодня разнылась, — сказала она себе. — Уж не влюбилась ли часом? Нет! Павлов просто хороший товарищ. Великолепный! И жалко, что он уезжает. Но разве и ты не поступила бы так же? Ведь поступила бы? Значит, все верно. Значит, надо просто встряхнуться. Ну, давай же! — И Грета, скомандовав себе, продолжала печатать на машинке:

«…действительно, приносит необычные жертвы. Этот пример не единичен.

У меня нет ощущения, что думать могут одно, а говорить другое. Часто можно слышать, как здешние товарищи обсуждают между собой трудности в различных местностях. И всегда снова воля выстоять…

Вчера перед обедом ходила второй раз вместе с другими попутчиками в табачное хозяйство. Хотелось еще раз поговорить со здешним товарищем, который очень жаловался на положение дел. Он возглавляет ударную бригаду (этот колхоз разделен на три ударных бригады). Мы застали его в жаркой перепалке с членами правления. Каждой бригаде было куплено правлением по две коровы (наряду с другим имуществом, трактором и т. д.). Эта бригада забила одну корову, другую перепродала. И хотела теперь большей поддержки, чем другие бригады, так как, дескать, они в «хозяйственно худшем положении». Это, возможно, случайность, что жалуется как раз та бригада, которая не выполнила план (она вывешена на черной доске при въезде в деревню). Возможно, случайность, что как раз она утверждает, что задания невыполнимы… Мы видим, естественно, трудности, с которыми все осуществляется. Но это уже другая глава. Еще расскажу Вам об этом. Теперь должна спешить, мы (моя врач и я) идем на рентген…