О пользе проклятий - Оксана Панкеева

А ночью она приходит к тебе, забирается в твою постель, и ты с ужасом понимаешь, чего она от тебя хочет. Ты чувствуешь ее теплые ладошки, скользящие по твоему телу, ее мягкие губы и нежное щекотание волос, и не знаешь, как ей объяснить, что она, видимо, не поняла…

— Не надо, — шепчешь ты, ловишь ее руки и сжимаешь в своих. Она не согласна.

— Надо. Обязательно надо. Отпусти мои руки. Так правильно.

— Но, Азиль… — ты в отчаянии от ее непонятливости и детской наивности, ты пытаешься объяснить, путаясь в словах и сгорая от стыда и унижения, и тебе хочется плакать. — Я… не могу.

Это ее не останавливает. Она припадает к тебе всем телом, обвивает руками, целует твои мокрые щеки.

— Обними меня, — говорит она. — Так надо, я знаю.

— Оставь меня, — просишь ты, уже не в силах сдерживать душащие тебя рыдания. — Я не способен любить женщину. Я калека.

— Поплачь, — соглашается она. — Плакать можно. Это хорошо. Но ты должен обязательно быть со мной, тогда ты поправишься.

— Но это неизлечимо. Это навсегда.

— Ну что ты. Я тебя люблю, значит ничего неизлечимого с тобой быть не может. Только мы должны все время быть вместе. И заниматься любовью.

— Но как?

— Как можешь. Обними меня крепче. И поцелуй.

А потом тянутся ночи, похожие одна на другую. Она приходит к тебе, забирается в твою постель и делает такое, что стыдно потом вспомнить. Тебе кажется, что это отвратительно и противоестественно, но ты стискиваешь зубы и терпишь, не пытаясь возражать. У тебя появилась надежда, последняя надежда на чудо, и ты хватаешься за нее, потому что тебе все равно нечего терять.

И где-то через неделю ты вдруг чувствуешь, что ты уже не пол-человека, а немного больше. И с этого момента отчаяние покидает тебя. Навсегда.

— Ты прав, — сказал Кантор, очень серьезно созерцая дым своей сигары. — Насчет отчаяния. Совершенно прав. Так что, после этого она и осталась с тобой?

— Она хотела уйти и вернуться, когда созреет… но я ее не отпустил. Я не смог с ней расстаться.

— Ну и правильно, — согласился Кантор. — А то если бы она опять добиралась к тебе несколько лун, когда ты попал в золотую паутину… Все бы кончилось очень печально. А что тебе сказал его величество кузен?

— Да ничего. Я его сразу с ней познакомил, чтобы он не подумал, будто она какая-то очередная аферистка или вроде того. Сказал, что она моя старая знакомая и погостит у меня немного. В общем, он отнесся к нашим отношениям, как к капризу больного человека, и не стал возражать. Тем более, когда я их знакомил… Ты же знаешь Азиль, она ко всем обращается на «ты». И по-моему, она не знала, что мой кузен король. Я ей сообщил, дескать, познакомься, это мой кузен Шеллар. Она посмотрела на него, как она обычно смотрит, и сказала: «Здравствуй, кузен Шеллар»… Тебе смешно? А он, между прочим, от этого просто растаял. А еще… — Элмар пошатался немного, потом улегся на бок, подперев голову огромным кулаком, и продолжил: — Я упросил ничего ему не говорить, и сделал ему сюрприз. Однажды он пришел, и я вышел ему навстречу. Сам, без посторонней помощи, даже без опоры. И тут-то моего кузена чуть Кондратий не хватил. Я уж даже пожалел, что так его удивил. Ему же слишком сильные чувства противопоказаны… Зато потом он так радовался… А ты еще спрашиваешь, не возражает ли он против моего решения жениться на Азиль. Да он ее просто обожает. Того, что она меня спасла и что она обращается к нему на «ты», уже достаточно, чтобы его очаровать.

Кантор засмеялся.

— Элмар, ты счастлив?

— Да, — без колебаний ответил принц-бастард и перевернулся на живот. — Только одно меня смущает во всем этом… Азиль уже не первый год упорно уговаривает Шеллара с ней переспать, а он ни в какую не соглашается. И из всего этого я делаю печальный вывод, что у моего кузена, как ты говоришь, что-то по-крупному не в порядке, и он нуждается в помощи. А принять ее почему-то не желает. Почему? Боится? Или меня стесняется? Или гордость не позволяет решать свои проблемы с посторонней помощью?

— Не знаю, — сказал Кантор. — Может, Азиль что-то видит… Я не вижу так хорошо, как она. А что она говорит?

— Она говорит, что с его матовой сферой нельзя жить, что это очень плохо и что она его погубит.

— А он?

— А он говорит, что все прекрасно и все само собой устроится…

Элмар вдруг резко замолчал и уронил голову.

— Вот так засыпают пьяные герои, — сам себе сказал Кантор и оглядел живописно спящих вокруг него героев. Потом сходил в раздевалку, принес несколько простыней, укрыл всех теплее и примостился под боком у Ольги. Но сон почему-то не шел. И не шел из головы рассказ Элмара о том, что такое отчаяние. С чего бы? Перепил он, что ли, что принял так близко к сердцу чужие проблемы?

Вовсе нет, сказал вдруг внутренний голос. Ты просто забыл, как это было у тебя.

Да не было со мной ничего подобного, недовольно отозвался Кантор. Отстань и дай поспать.

Как это не было, не унимался внутренний голос. Ты разве совсем-совсем забыл? Простите, принц… Тебе это ничего не напоминает?

Кантор вздохнул. Конечно, напоминает. Но ведь это все было не так…

Прости, приятель, говорит тебе друг и советчик Амарго, старый знакомый твоего отца, как он сам себя отрекомендовал. Тебе сделали более-менее пристойное лицо, тебе подлатали тело, на котором живого места не было и, как смогли, сложили сломанную руку… нет-нет, она была просто сломана, никто ее тебе не отрезал, это у тебя ложные воспоминания… тебе вернули разум, насколько было возможно. Но голос… это слишком тонкая штука, чтобы его можно было сделать таким, как прежде. Это невозможно. Если бы ты попал к хорошему врачу в первые часы после того, как ты его сорвал, может и можно было бы, но сейчас… Извини. Сам виноват. Понесла тебя нелегкая к этой Патриции, когда тебе велено было сидеть и не высовываться…

Простите, маэстро, разводит руками известный мистик, которого пригласили для консультации, не уточняя имени пациента. Мне очень жаль, возможно, у вас действительно был прекрасный голос, но теперь ничего не поделать. Связки — слишком тонкая материя, чтобы их можно было вылечить таким образом. Ничего нельзя сделать.

Прости, малыш, но тут даже я ничего не сделаю, разводит руками красавец-эльф, твой прадед, которого непонятно откуда и каким образом приволок товарищ Пассионарио. Да и зачем тебе теперь голос, раз ты все равно потерял Огонь? Займись чем-нибудь другим… если, конечно, не желаешь пополнить собой ряды третьесортных бардов. И ты понимаешь, что он прав. Что на этом ты кончился как бард. И дело даже не в голосе, которым теперь разве что «спасите!» кричать, благо он по-прежнему достаточно громкий. И не в сломанной руке, которой теперь только на деревенских свадьбах играть, а не профессионально заниматься музыкой. Все это ничего не стоящие мелочи по сравнению с тем, что ты каким-то образом умудрился потерять Огонь… Да, было отчаяние, было желание умереть… но недолго. Совсем недолго. Пока не явился товарищ идеолог со своими предложениями насчет отдела пропаганды. За это ты ему до сих пор благодарен — за его идиотские предложения, которые тебя так вовремя разозлили и подтолкнули к правильному решению. Сидеть и проливать слезы до конца своих дней — это недостойно мужчины, будь ты бард, будь ты маг, или вообще кто угодно. Можно потерять Силу, потерять Огонь, но путь воина доступен любому физически здоровому мужчине. С рождения. Если он мужчина, конечно… так что, не морочь мне голову, мой вздорный и бестолковый внутренний голос. У меня все было совсем не так, и даже не похоже. И вовсе не так страшно.