Последняя Ева - Анна Берсенева

– В чем? – удивленно спросила Ева; может быть, из-за легкой языковой неточности она не совсем понимала, о чем он говорит. – В том, что мама не захотела с вами говорить?

– Нет, – снова усмехнулся он. – Что мое жиче прошло через пальцы. Если б во мне что-то сохранилось такое… Такое, что я так и не смог назвать! Тогда б Надечка не сказала: все так тускло между нами, так блекло, – так она сказала. Твоя мама все чувствует насквозь.

Он хорошо говорил по-русски, и маленькие ошибки звучали в его речи очень красиво – «чувствует насквозь»…

– Может быть, она просто обижена на вас? – осторожно спросила Ева. – Это же естественно…

– Нет, – покачал он головой. – Не в том дело. Я не угадал свою судьбу, Ева, и Надя сразу то поняла, как меня теперь увидела.

Ева вздрогнула. Второй раз за сегодняшний день она слышала: угадать судьбу, почувствовать свою судьбу… Какой смысл вкладывал в эти слова… пан Адам?

– Это из-за того, что вы оставили маму? – спросила она.

– То был самый верный знак, – кивнул пан Адам. – Но я тогда не розумел, я был молодой дурень. Конечно, я ее любил, очень любил. Твоя мама была такая красивая! – Он улыбнулся легкой, светлой улыбкой. – Она и теперь красавица, а тогда я сразу подумал: такая жена должна быть у поэта… Но потом я приехал в Польску, и все стало по-другому. Была кругом совсем другая жизнь. Через месяц мне не верилось, что все то было со мной – Чернигов, коханая девушка… Можно, я возьму вина? – спросил он.

– Конечно, – кивнула Ева.

Пан Адам вернулся через минуту с двумя бокалами белого вина. Золотые таинственные огоньки плясали в них. Ева взяла бокал, поднесла ко рту.

– Моя мама очень рассердилась, что я подарил Надечке перстенок, – сказал пан Адам, глядя на ее руку с камешком, сияющим в тонком кольце. – Она плакала, не хотела, чтоб я женился на русской, и мой ойтец не хотел. И я уже не понимал, хочу ли того сам… Я был молодой дурень, – повторил он. – И к тому же… Я начал бояться жизни после того, как пожил у вас в стране. Мне все мажилось: то, как я живу, – то еще не все, еще будет другое, лучшее… Куда я бежал, Ева, чего я искал? – Он достал из кармана куртки светло-зеленую пачку «Мальборо», изящным щелчком выбил сигарету. – Для чего я бросил Надю? Сам не знаю… Я не нашел счастья с женщиной, которая мне родила детей, и дети выросли мне чужие, я не нашел себе дела на жизнь… Ты знаешь, – помолчав, сказал он, – Надя мне не поверила, что я не знал про тебя. Она сказала: если б ты и знал, ты все равно бы не приехал. Я не хотел тебе говорить, но то так, Ева! Я знал… Одно ее письмо я получил, его она с Витей передала, чтоб он послал из Киева, а Витя передал с человеком, который ехал в Польску, и он его бросил в ящик в Варшаве. Я тогда плохо себя почувствовал, что покинул девушку с ребенком, все-таки я не был такой лайдак. Хотел поехать, а потом… Представил, как все то будет, как я вдруг вернусь в другую жизнь… Я не смог, Ева! – с горячим отчаянием в голосе выговорил он. – Не смог сразу, а потом сам Витя мне написал, что не надо приезжать, что Надечка вышла замуж и родила сына. Тогда я обрадовался, подумал: ну и добже, теперь я не виноват. А сейчас я думаю: то была самая большая моя потеря в жизни, а я тогда даже не зрозумел. Она была такая женщина, которую може иметь только… Я в детстве читал одну книжку, – вдруг улыбнулся он, – но забыл, как называлась. Там дети покупали воздушные шарики, а старуха им говорила: только каждый должен взять свой, важно не ошибиться. А как было не ошибиться, когда все шарики одинаковые? Я помню, что тогда ничего не понял…

– Про Мэри Поппинс, – сказала Ева. – Это про Мэри Поппинс книга.

– Може, так, – кивнул пан Адам. – Все, кто взяли свои шарики, кто не ошиблись, – они полетели прямо в небо и долго летели над городом, каждый куда хотел… Видишь, я не нашел свой шарик, Ева. Я всю свою жизнь был – как то по-французски кажут? – тот берег, который горюет, что он не этот… Как же могла со мной быть Надечка?

Ева чувствовала, как в сердце у нее разрастается жалость к этому человеку – красивому, грустному, выглядящему старше своих лет…

«А ведь он мне тем только и близок, – вдруг почти со страхом подумала она, – что я тоже могу не найти свой шарик…»

– Когда я смотрю в твои глаза, Ева, – сказал пан Адам, – то понимаю, за что Надя меня полюбила. Если у меня тогда были такие глаза… Почему ты не замужем?

– Не знаю, – печально улыбнулась она. – Может быть, потому что я ваша дочь.

– Ты и Надина дочка, – покачал он головой. – И того человека, твоего ойтца, которого любит Надечка, которого ты любишь. Не бойся, – вдруг улыбнулся он. – Не вини меня, я тебе дал только свои глаза… Я хотел тебя увидеть. Мне пятьдесят пять лет, Ева, я подошел к тяжелым годам для мужчины и захотел увидеть свою дочку, чтоб понять, сделал ли я что хорошее в жизни.

– Ну и как? – улыбнулась Ева. – Разочарованы?

– Я очарованный тобою, – улыбнулся в ответ пан Адам. – Я тебе пожелаю счастья! Чтоб ты не побоялась своего счастья, – добавил он.

– Спасибо, – сказала Ева, вставая. – Спасибо вам. Вы все-таки не думайте, что я совсем… Если вы приедете когда-нибудь, я буду рада вас видеть.

Он тоже поднялся, привлек Еву к себе и коснулся губами ее лба. Потом быстро перекрестил, наклонился и поднес к своим губам ее руку с тоненьким колечком.

– Я пойду, – сказала Ева. – До свидания!

Утро давно кончилось, день занимался над Москвой. Ева шла по Ленинградскому проспекту к своему дому и смотрела вверх – на облака, похожие на далекие воздушные шарики.

Какая-то новая жизнь соткалась из маминых слов, из отцовской необыкновенной улыбки, из воспоминаний о бабушке, из взгляда пана Адама – из всего, чем будущее соединялось с прошлым.

Все это вдруг стало ее, Евиной, жизнью – так же, как Левин голос в телефонной трубке, строчки стихов, серебряный взгляд влюбленного мальчика, горечь расставания с Денисом… Она почувствовала себя крошечным камешком, зачем-то вкрапленным в огромное кольцо жизни.

Ева шла навстречу незаметно поднявшемуся ветру, навстречу Левиному голосу, который хотела услышать скорее, сейчас, – навстречу всему, в чем таились невидимые зерна будущего счастья. Ее счастья?.. Этого Ева не знала, но шаги ее делались все быстрее, быстрее… Она не боялась идти навстречу своему будущему.