Гитлер - Марлис Штайнер

После этого пространного вступления, в ходе которого фюрер всячески избегал касаться действительно важных проблем, Молотов настойчиво потребовал урегулирования ряда конкретных вопросов. Его интересовали Финляндия, тройственный пакт, советские интересы на Балканах и в Черном море. Существование тройственного пакта не вызывало у него враждебности, но он желал бы вначале определить границы восточноазиатского пространства.

Более детальный разговор состоялся во время второй встречи, проходившей в более напряженной тональности. Гитлер подчеркнул, что Германия выполнила все свои обещания касательно зон влияния, определенных секретным протоколом, и относительно Финляндии. Если какие-либо изменения и имели место, то они были вызваны советскими инициативами, в частности в Литве и Буковине. Молотов заявил, что необходимо различать три разных этапа развития ситуации. Первый закончился в 1939 году в результате войны Германии против Польши, второй – после поражения Франции; теперь наступил третий этап, и обе державы должны определить свои взаимные позиции.

По поводу Финляндии было высказано несколько кисло-сладких замечаний. Эта страна находилась в зоне советского влияния, однако Германия направила туда небольшой военный контингент для охраны транзита на север Норвегии. Затем Гитлер заговорил о дележке территорий после возможного краха Британской империи и о создании «мировой коалиции для их использования», но Молотов не проявил к этой теме интереса и вернулся к более насущным проблемам: Турции, Румынии – которой Германия и Италия дали ряд гарантий без консультаций с СССР, между тем Советский Союз не скрывает, что считает эту акцию направленной против его интересов. Что, если СССР, в свою очередь, даст подобные гарантии Болгарии? Болгария его об этом просила, тут же оживился Гитлер. Затем разговор свернул к безопасности Дарданелл, но здесь фюрер не сказал ничего конкретного, поскольку не желал отвечать, не посоветовавшись с Муссолини.

В тот же вечер Молотов встретился с Риббентропом; встреча проходила в бункере, поскольку была объявлена воздушная тревога. Советский министр в основном настаивал на интересах своей страны на Балканах, в частности в Болгарии, Румынии и Венгрии. Также он желал получить информацию о намерениях Оси в Югославии и Греции. Он говорил о морских путях в Балтийском море, о нейтралитете Швеции и о позиции Финляндии. Было очевидно, что он придает большое значение северному и южному европейским регионам – то есть именно тем, в которых Германия стремилась упрочить свои экономические позиции и где она была наиболее уязвима.

Сопоставление встреч Гитлера с Молотовым, с одной стороны, и Франко и Петеном – с другой, показывает, что он всегда использовал одну и ту же тактику, пытаясь соблазнить собеседников будущим разделом Британской империи, однако никогда не вдавался в подробности и всячески избегал обсуждения конкретных вопросов. Ни один из трех не поддался на эти сладкие посулы и взамен не пообещал ничего существенного. Различие заключалось в том, что Франко и Молотов могли вести себя более жестко, даже агрессивно, поскольку у Гитлера не было никаких средств давления на них, тогда как Петену приходилось лавировать – все-таки Франция уже лежала под сапогом победителя.

В том же ноябре 1940 года Гитлер встретился с венгерским премьер-министром Телеки и дважды – с маршалом Антонеску. Эти встречи были вызвано тем, что обе страны примкнули к тройственному пакту. Каждый раз фюрер прибегал к тому, что он называл «дипломатией», то есть говорил собеседнику то, что тот хотел услышать, не смущаясь тем, что каждому из них сообщал практически противоположные вещи. Впрочем, на явное сближение с Антонеску он шел ради румынской нефти, необходимой рейху, а также потому, что 22 октября в Румынии находилась немецкая военная миссия, и потому, что Гитлер уже планировал будущее вторжение в СССР. Прочие его встречи – и итальянским послом Альфьери, с болгарскими дипломатами, с югославским министром иностранных дел – показывают, что в этот период он стремился вовлечь соответствующие страны в тройственный пакт, разжечь в них антиславянские настроения и помешать им договориться с Великобританией.

25 ноября состоялся тайный обмен мнениями между Берлином и Москвой. Сталин уточнил свои требования в случае присоединения к тройственному пакту: вывод немецких войск из Финляндии, заключение советско-болгарского пакта о взаимопомощи и передача СССР военных баз в Дарданеллах. Гитлер приказал Риббентропу не отвечать ничего.

После провала миссии Канариса, так и не сумевшего склонить на свою сторону Франко, и ряда других бесплодных попыток осуществить операцию «Феликс» (кодовое название операции по захвату Гибралтара и обретению баз в Испании и Португалии), а также после того, как стало известно двусмысленное поведение армии Вейгана в Сирии и Северной Африке, было принято решение о контратаке на Балканах – с целью придать блеска итальянскому партнеру и изгнать англичан с греческих островов. Один из пунктов операции (кодовое название «Марита») предусматривал вывод большей части немецких войск сразу после победы. Их ждало новое задание – война против России. 5 декабря Гитлер изложил свои намерения представителям военного командования. Кульминацией его речи стала мысль о том, что единственным способом завоевания гегемонии в Европе может стать борьба против России.

Во время последующих совещаний вспыхнул конфликт между Гитлером и Гальдером. Генерал объяснял, что последним восточным рубежом, на котором может укрепиться Красная армия для защиты советских промышленных центров, служит «линия Днепр – Двина», поэтому необходимо бросить все силы на подавление сопротивления в районах западнее этих двух рек. С этой целью группа армий «Центр», как наиболее сильная, должна двинуться на Москву из Варшавы. В помощь ей будут приданы две группы армий – северная, наступающая на Ленинград, и южная – на Киев. В состав южной группы должно войти три армии; одна из которых выйдет из Люблина, вторая – из Лемберга и третья – из Румынии. Конечной целью операции станет установление линии по Волге, вплоть до Архангельска. Для этого потребуется 105 пехотных дивизий, 32 моторизованные и танковые дивизии; кроме того, понадобятся значительные вспомогательные силы.

Гитлер в общем и целом одобрил этот план, однако оставил открытым вопрос о продвижении на Москву, точнее говоря, к востоку от города, как только основная часть советских войск будет взята в кольцо. По поводу конечной цели плана Гальдера, то есть «линии Волга – Архангельск», он также не обмолвился ни словом. Ему казалось более важным, чтобы группа армий «Центр» могла при поддержке других сил повернуть к северу и окружить противника на территории Прибалтики. Таким образом, взятие Москвы, предусмотренное планом Гальдера, также оказывалось под сомнением. Относительно южного крыла Гитлер делал ставку на армии, находящиеся севернее; по его замыслу, они должны были обойти Киев и окружить советские войска на территории Украины. Что касается наступления с территории Румынии, то Гитлер планировал его лишь частично и значительно позже, что абсолютно не соответствовало разработанной Гальдером стратегии окружения.

Поскольку Гитлер отказался от заключения военных соглашений с Венгрией, Гальдер не мог настаивать на том, чтобы одним из плацдармов наступления стал Ламберг; тем более он не мог признаваться, что уже вел предварительные переговоры с венграми. Но продуктивного спора не получилось. Гитлер полагал, что Гальдеру придется смириться с его указаниями, а Гальдер в свою очередь рассчитывал, что развитие событий само докажет его правоту.

После консультаций с командующими армиями и шефом департамента вооружений генералом Томасом, составившим меморандум, к которому мы еще вернемся, была разработала первая версия директивы за номером 21 «Барбаросса». Первым ее получил Йодль; он ее доработал и 17 декабря представил Гитлеру. После внесения еще ряда изменений в духе указаний фюрера план «Барбаросса» 18 декабря был занесен на бумагу. В ходе последующих обсуждений Гитлер подтвердил намеченные цели и подчеркнул, что главной из них остается необходимость «отрезать прибалтийское пространство от остальной части России», уничтожить советскую армию, захватить крупнейшие промышленные центры и разрушить остальные. Гальдер предвидел опасности, которые могли возникнуть в ходе осуществления операции подобного масштаба, в первую очередь риск распыления сил. Если бы основной удар был нацелен на Москву, угроза была бы значительно меньше. Однако, занимаясь проработкой всех деталей, начальник Генерального штаба все еще не верил, что Гитлер всерьез намеревается напасть на СССР. 28 января 1941 года он отмечал, что смысл операции «Барбаросса» остается неясен, поскольку с его помощью нечего и надеяться разбить англичан и существенно улучшить материальное положение Германии. Кроме того, он опасался появления второго фронта на юге. Тем не менее ни он, ни Браухич не высказали Гитлеру открыто своих сомнений, как делали это в 1939 году или как теперь это делал фон Бок. Помимо личной неуверенности в успехе подобного предприятия, свою роль сыграли и структурные недостатки немецкой военной системы, лишенной авторитетного органа, способного стать преградой на пути политической инстанции, готовой ввязаться в рискованную авантюру, не просчитав заранее всех ее рисков. Эту роль мог бы сыграть Генштаб армии, но не сыграл в силу отсутствия твердости в характере Кейтеля, который был не в состоянии справиться с вечным соперничеством между собой представителей трех родов войск. Второй причиной было то, что Гитлер начал все более активно вмешиваться в принятие чисто военных решений.