Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

Что это значит в плане понимания самой идеи «диспозитива»? Для Фуко критически важно, что «диспозитив сексуальности» – как и всякий диспозитив, то есть «диспозитив» как таковой, по самому понятию! – если и есть «совокупность средств и способов» (включая и «культуры», «институты», «практики» и т. д.), то – вовсе не совокупность средств и способов «осуществления соответствующих форм человеческой жизни»; вовсе не относительно них он должен браться, рассматриваться в своей инструментальной функции, но – относительно осуществления, реализации тех или иных, каждый раз исторически конкретных, «современных ему», диспозитиву, как говорит Фуко, «…стратегий власти»!

В своей «инструментальной» функции, как оказывается, «диспозитив сексуальности» должен браться именно относительно современных ему – то есть тех, в которые он, собственно, и встроен, которые он и «обеспечивает», которым он и «служит», – стратегий власти!

Это означает, что сочетание слов «диспозитив сексуальности» следует понимать (как на то нас может провоцировать сама грамматическая форма этого выражения, этот двусмысленный, по крайней мере по-русски, «родительный падеж») не в смысле указания на «принадлежность», в духе вопроса: «чей?»: «чей диспозитив?» – ответ: «сексуальности!», но исключительно в смысле его «имени»: какой диспозитив? как его зовут? – ответ: его зовут «диспозитив сексуальности»! Ибо как раз в смысле «принадлежности» – в смысле «чей?», в смысле своего рода «права собственности» – он, «диспозитив сексуальности» (коль скоро он вообще – «диспозитив»), есть всегда «диспозитив власти», принадлежит ей, есть ее инструмент!

И здесь снова и снова приходится признавать, что в создании и реализации этих «инструментов власти» (безразлично: отдают они себе в этом отчет или нет) сплошь и рядом участвуют психологи и психотехники, в частности – психотерапевты.

Итак, говорит Фуко: «диспозитив сексуальности следует мыслить, отправляясь от современных ему техник власти»; и продолжает:

«Мне скажут: это значит удариться в историцизм – скорее поспешный, нежели радикальный; это значит замалчивать – в пользу феноменов и в самом деле изменчивых, но непрочных, вторичных и, в общем-то, поверхностных – биологически прочное существование сексуальных функций; это значит говорить о сексуальности так, как если бы секса не существовало».

Обратим внимание на это различение «сексуальности» и «секса» – различение, которое является для Фуко ключевым во всей его «Истории сексуальности», которое он пытается самым радикальным образом последовательно проводить. Мы поэтому будем дальше вновь и вновь к нему возвращаться и вместе с Фуко его продумывать. Здесь же я позволю себе только заметить, что для мысли Фуко важно, как мы увидим, что не только собственно «сексуальность», то есть те или иные культурно-исторически конкретные формы сексуальной жизни и сексуальных отношений, но также и самый «секс» – и даже как раз прежде всего и особенно «секс» (что, конечно, особенно парадоксально – если не просто «немыслимо» – с обычной точки зрения, берущей «секс» прежде всего, если не исключительно, как феномен биологический) – рассматриваются Фуко в составе «диспозитива сексуальности», то есть – в свете сказанного – как элементы, инструменты соответствующих стратегий власти по отношению к человеку. Итак, резонно предвидит Фуко возражение своих оппонентов, мыслить диспозитив сексуальности, отправляясь от современных ему техник власти, «…это значит говорить о сексуальности так, как если бы секса не существовало»; и продолжает:

«И вправе были бы мне возразить (тут в тексте Фуко приходится ставить «кавычки в кавычках», поскольку дальше следует прямая речь этих воображаемых оппонентов Фуко): “Вы намерены подробно проанализировать процессы, посредством которых были сексуализированы (ужасно звучит по-русски, но как сказать иначе?!) тело женщины, жизнь детей, семейные отношения и целая обширная сеть социальных отношений”».

В предыдущих главах своей книги Фуко подробно рассматривает каждый из этих основных планов «сексуализации жизни» – рассматривает обстоятельно, с обширным фактическим историческим материалом в руках; материалом зачастую уникальным – где он только его раскапывал?! В самых неожиданных порой местах: в старинных книгах, в редких специальных изданиях, а то и в самых что ни на есть «забытых богом» архивах отыскивал он самые невероятные факты, а иногда, наоборот, заставлял «заговорить», казалось бы, самые ничего не значащие вещи – каждый раз показывая, как все это выглядело, как действительно происходило (на протяжении столетий) индуцирование сексуальности и ее внедрение, пронизывание ею, все более и более интенсивное и полное «пропитывание» ею всех сторон жизни человека, проникновение ее в самые «глухие» и «темные» уголки его жизни.

«Вы хотите описать, – продолжает Фуко развертывать эти возражения своего воображаемого оппонента, – этот великий подъем заботы о сексе, начиная с 18 века».

Не так уж, оказывается, и далеко нужно отступить нам назад, чтобы проследить начало формирования той особой конституции современного человека, которую мы, собственно, только и могли бы назвать «сексуальной» – в строгом, культурно-исторически конкретном смысле этого слова, – сексуальной конституции современного человека «желания»: всего-то 18 век.

«…Этот великий подъем заботы о сексе, начиная с 18 века, и ту, все разрастающуюся, страстную настойчивость, с которой мы подозревали секс повсюду. Допустим. И предположим (даже)…» – продолжает развертывать свое рассуждение наш воображаемый оппонент Фуко, пытаясь построить для последнего «ловушку»; и вот тут, в следующих словах он формулирует («коварно» соглашаясь вроде бы даже его принять) основной тезис самого Фуко об отношении между сексуальностью и властью, – тезис, решительно противостоящий расхожей точке зрения, в соответствии с которой ведь, как мы говорили, отношение это действительно мыслится как отношение «подавления», «ограничения», «запрета», «цензуры» и т. д. и т. п. А что утверждает этот тезис Фуко?

И предположим, что и в самом деле механизмы власти применялись в большей степени для того, чтобы вызывать и “возбуждать” сексуальность, нежели чтобы ее подавлять».

Действительно, невероятный тезис! Его принятие, пусть даже и условное, пусть даже не без каверзы, в рамках коварного маневра, делает честь этому воображаемому оппоненту Фуко: решиться на допущение, не просто «немыслимое» с точки зрения здравого смысла, но как будто бы бросающее ему прямой вызов, должное действовать на него подобно красной тряпке на быка! Но что же дальше? А дальше – обещанная каверза и ловушка, а дальше – наш оппонент «раскрывает карты»:

«Но вот тут-то, – не без язвительной улыбки объявляет он, – вот тут-то Вы и остаетесь вблизи того, от чего – как Вы, наверняка, думали – Вы отмежевались. По сути дела, Вы указываете на феномены рассредоточения, укоренения и фиксации сексуальности. Вы пытаетесь показать то, что можно было бы назвать организацией “эрогенных зон” в социальном теле. Вполне может оказаться так, что Вы не сделали ничего другого, как только транспонировали на уровень диффузных процессов те механизмы, которые психоанализ четко выявил на уровне индивида».

Здесь, как мы видим, оппонентом Фуко предпринимается попытка «резюмировать» то, пусть с грехом пополам, но все же еще как-то приемлемое «позитивное содержание» концепции Фуко, редуцируя ее по сути дела лишь к «де-субъективации» сексуальности, к демонстрации «рассредоточенного», «диффузного» и во многом «анонимного» существования тех феноменов человеческой сексуальности, которые психоанализ, опять же, понятным и привычным для обыденного сознания образом описывал в терминах психической конституции «индивида».

Надо сказать, что если бы даже теория Фуко действительно «сводилась» лишь к этим идеям, то и тогда она была бы одной из самых смелых и радикальных альтернатив до сих пор повсеместно бытующим взглядам. Оппонент, надо думать, и соглашается (правда, в такой форме, будто бы в этой мысли Фуко и нет ничего особенного и радикального) признать эти идеи Фуко только для того, чтобы отвести наше внимание от действительно центральных, но, как кажется оппоненту, как раз не выдерживающих никакой критики положений. Не будем забывать, правда, что все это слова воображаемого оппонента Фуко – и нет ли в них собственного – и, быть может, прямо противоположного по своему смыслу – маневра самого Фуко? Он ведь, как мы понимаем, тоже «не лыком шит»! Но оставим эти догадки критикам Фуко. Мы же проследим до конца этот длинный выпад оппонента – куда же он клонит? А вот куда:

«Но Вы упускаете – победно заключает он, – как раз то, исходя из чего только и могла произойти эта сексуализация и от чего психоанализ – он-то как раз и не отрекается – а именно: секс!»