Ричард Длинные Руки – сеньор - Гай Орловский

– Слушаю, ваша милость!

Голос был твердый, вид у Гунтера преданный, в глазах верность, готовность бдить и служить.

– На колени!

Гунтер послушно рухнул на колени, даже не сообразив, что и зачем. Все замерли, смотрели непонимающими глазами. Я вытащил меч вожака рыцарей Ночи из ножен, холодно и красиво блеснула сталь. Гунтер смотрел мне в глаза преданно и бесстрашно. Я с размаха, но не сильно, ударил его плашмя по плечу.

– Во имя Отца, и Сына, – провозгласил я громко, – Святого Духа и Святого Георгия, я, сеньор Ричард Длинные Руки, возвожу тебя в рыцари. Если кто имеет что сказать против, да скажет сейчас! Ибо если раскроет пасть потом, то пусть лучше это не делает, мой меч и мой молот вобьют те слова обратно в глотку вместе с зубами… Нет отводов?.. Итак, Гунтер… отныне – сэр Гунтер!.. И обращаться к нему надлежит, как к сэру Гунтеру, а простолюдинам, как к вашей милости. Встаньте, сэр Гунтер.

Гунтер поднялся, слишком ошеломленный, побледнел, глаза расширились и остались такими. Он смотрел на меня, все еще не веря.

Я протянул ему меч.

– Держи! Ты захватил у создания Тьмы, отныне он твой. Не стану лобызать, в моем ордене мужчины не лобызаются… иначе что за паладины, таких называем иначе, и даже не стану тебе перечислять все, что должен делать рыцарь, ибо это говорится юноше, принимающему рыцарство, но ты уже жил и вел себя, как рыцарь.

Ульман спросил взволнованным голосом:

– А какие клятвы дает рыцарь?

– В свое время узнаешь, – отрезал я, но увидел горящие глаза Тюрингема, других стражников, сказал покровительственно: – Ну, ладно, вот вам основные: «…да будет щит их прибежищем слабого и угнетенного; мужество их да поддерживает везде и во всем правое дело того, кто к ним обратится. Да не обидят они никогда никого и да убоятся более всего оскорблять злословием дружбу, непорочность, отсутствующих, скорбящих и бедных. Жажда прибыли или благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их поступками; но да будут везде и во всем вдохновляемы честью и правдой. Да повинуются начальникам и полководцам, над ними поставленным; да живут братски с себе равными, и гордость и сила их да не возобладают ими в ущерб прав ближнего. Да не вступают в неравный бой: несколько против одного, и да избегают всякого обмана и лжи».

Они слушали, затаив дыхание. Я сам, произнося эти слова, проникся святостью рыцарского дела, внезапно мелькнула мысль, что вот я читаю рыцарский кодекс двенадцатого века, а ведь почти дословно эти слова и клятвы повторялись во всех тайных обществах, желающих перевернуть мир и сделать жизнь счастливой для всех. Эти слова звучат в пионерской клятве, уставе комсомола, законах коммунистов всего мира, впрочем, как и фашистов или клерикалов.

– «Честные блюстители данного слова, – продолжал я, – да не посрамят никогда своего девственного и чистого доверия малейшею ложью; да сохранят непоколебимо это доверие ко всем и особенно к сотоварищам, оберегая их честь и имущество в их отсутствие. Да не положат оружия, пока не кончат предпринятого по обету дела, каково бы оно ни было; да следуют ему и денно, и нощно в течение года и одного дня. Если во время следования начатого подвига кто-нибудь предупредит их, что едут по пути, занятому разбойниками, или что необычайный зверь распространяет там ужас, или что дорога ведет в какое-нибудь губительное место, откуда путнику нет возврата, да не обращаются вспять, но да продолжают путь свой даже и в таком случае, когда убедятся в неотвратимой опасности и неминуемой смерти, лишь была бы видна польза такого предприятия для их сограждан. Да не принимают титулов и наград от чужеземных государей, ибо это оскорбление отечеству».

А вот это правило у нас давно нарушают, мелькнула мысль. Первым, если не ошибаюсь, кто повесил звезду Героя Советского Союза на иностранца, был Хрущев, наградивший ею Фиделя, а потом пошло-поехало, наши награды сразу обесценились и превратились в простые железки, мишени для насмешек.

– «Да сохраняют под своим знаменем порядок и дисциплину между войсками, начальству их вверенными; да не допускают разорения жатв и виноградников; да наказуется ими строго воин, который убьет курицу вдовы или собаку пастуха, который нанесет малейший вред кому бы то ни было на земле союзников. Да блюдут честно свое слово и обещание, данное победителю; взятые в плен в честном бою, да выплачивают верно условленный выкуп, или да возвращаются по обещанию, в означенные день и час, в тюрьму, иначе будут объявлены бесчестными и вероломными. По возвращении ко двору государей да отдадут верный отчет о своих похождениях, даже и тогда, когда этот отчет не послужит им в пользу, королю и начальникам под опасением исключения из рыцарства».

Я умолк, а Ульман вздохнул и сказал с великим почтением:

– Великие слова!.. Свидетельствую, хоть вы в этом и не нуждаетесь, что Гунтер… сэр Гунтер всегда следовал этим правилам, даже не будучи рыцарем.

Они ликовали, просто обезумели от счастья, а я, моложе Гунтера вполовину, смотрел с отеческой улыбкой, а сам цинично думал, что вот так, когда правители хотели удвоить силы своих войск, просто возводили достойных воинов в рыцари. И тут же, спеша заслужить звание, осчастливленные бросались на вражеские ряды или на приступ несокрушимой крепости, выбивали ворота под градом падающих сверху камней и врывались в замки, водружали знамена на высоких башнях, а потом падали и умирали от тяжелых ран.

Эти рыцари, в отличие от посвященных после долгих и торжественных церемоний при дворцах королей или принцев, назывались рыцарями схватки, рыцарями сражений, рыцарями подвига в отличие от рыцарей выслуги. Уважением они пользовались большим, хотя позже их начали ограничивать в доступе на рыцарские турниры, в светское общество, на что, правда, были свои причины, достаточно уважительные…

Гунтера обнимали, хлопали по плечам, снова обнимали, а я сказал громко:

– Гунтер, не падай в обморок, дальше будет пир в твою честь. Но это еще не все. Ульман и ты, как тебя?

Стражник, на которого я посмотрел монаршим взором, вытянулся, рявкнул:

– Тюрингем, ваша милость!

– Я тебя давно заметил, – сказал я, – сегодня ты дрался бок о бок с Гунтером, был ранен, но не покинул поля боя. Ульман и ты, Тюрингем, из простых воинов переводитесь в оруженосцы. И оба отныне приданы сэру Гунтеру в помощь.

Их глаза засияли счастьем, неописуемым восторгом, а я с циничностью подумал, что в мое время это выродилось во всякого рода похвальные грамоты и почетные дипломы. Ничего не стоит клочок хорошей бумаги с напечатанным текстом, а как человек радуется, вешает в рамочке на стену! Так и эти двое ликуют званию, хотя оно даст лишь больше нагрузки, им придется полировать доспехи и оружие Гунтера, надевать на него железо и снимать после боя, присматривать за его вещами, в бою идти с ним бок о бок, постоянно помогать рыцарю, выносить его с поля боя, если ранен, менять ему коней, обрабатывать раны, вообще служить всегда и везде мальчиками на побегушках, а ночью спать у двери своего господина, охраняя его покой и сон.