Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

дал ей руку, и она вложила свою ладонь в его, дозволяя провести себя по тем грязям Женни Великой.

И тут уж сами небеса для Спиридона пели.

А позже и Ермила Луч про это спел.

Его-то волны шли вспять, встречь этому длинному каравану людей, подвод, ладей. Может, он уже и тогда все ведал? А теперь вел слушателей княжеского пира по рекам вкруг Оковского леса. И все уже случилось на берегу озера Охват, из коего выбегает река Дюна, сиречь Двина. И слушатели то ведали. А бредущие смоленскими грязями варяги – нет.

День разгорался. Солнце шло над еловыми вершинами.

Спиридон тоже видел ночное полыханье над Хотшином. И мыслил, не нагрянет ли тот князь Святослав Ольгович и в Женню Великую? А потом – и на них?

Но Хотшин бысть на другом бреге Волги… Али в узком месте возьмут и переплывут? Такие горловины они проходили на ладьях-то. Хоть и глубоко, но зато узко. А солнце светит горячо. Почто воям воды бояться?

Мужики и лошади тянули ладьи по старым настилам, утопавшим в грязи. Но то и лепше было, ладьи легче скользили, чем посуху бы. Правда, сами мужики по пояс уж изгваздались. Лица у них были бурыми от натуги.

Попадались ручьи, и тогда все бросали веревки и шли к воде, вставали прямо на колени в грязь, черпали хладь ту лесную, пили и умывали потные лица. А слепни все липли к намокшим от пота рубахам, жалили. Мужики ругались, кряхтели.

А ведь разве им достанется тот шёлк, мыслил Спиридон. Ни кусочка! Нитки не возьмут своим бабам. То – повинность княжеская. Тащи те ладьи, вези те богачества, а дома на гумне ждут снопы… Правда, бабы сейчас и молотили. Бабам по грязям смоленским, лесам глухим любой мужицкий труд по силам. Бревна таскают, в плуг впрягутся, еже кобыла околеет.

Токмо к вечеру добрались до озера Охват. Мужики в воду с лошадями входили, тянули ладью одну, потом и другую, и с боков шестами упирались, по бревнам катили… И наконец ладьи стояли на воде. Мужики прямо в одежде плавали, окунались с головой, выныривали, крутя головами, разбрызгивая с бород воду. Назад они уезжали верхами да на подводах, мокрые, с жаркими, так и не остуженными в озере лицами. От варягов ничего не ждали. А те и не собирались ничего платить сверх отданного мыта.

Кормак велел было разводить костры и ставить вежи да забивать другого бычка. Но Сньольв ему возражал, как видно. Это Спиридон понимал по их лицам. Варяги, хоть ничего и не тащили, но тоже умаялись брести по тем смоленским грязям под солнцем весь день в бронях своих-то. И проголодались. Но Сньольв все же хотел тут же идти по озеру.

В разгар спора вдруг заржала лошадь. Все оглянулись и увидели мужика без шапки, стоявшего на телеге с натянутыми вожжами. Лошадь мчала телегу прямо на берег. А на телеге болтался другой мужик с раздвоенным левым плечом… будто у него три плеча стало. И за колесами тянулась вязкая темная трава или водоросль – да не трава то бысть, а кровь. И мужик тот в телеге плавал во крови. А в ноге и руках мужика, правившего лошадью, торчали стрелы. Глаза его круглились от боли и ужаса. За ним скакали верхом еще двое или трое мужиков, а еще дальше мелькали какие-то чудные, высокие и острые шапки других всадников, с саблями и луками.

Тут Спиридон и бысть низринут в песнь Ермилы Луча, с головой в нее да окунулся, и была та песнь кровавая:

Ай да бегли мужики Женни Великой,Да не добегали, а все падалиВ тые смоленские грязи черныя.Мужики работящие токмо плечи расправилиДа в одрины к женкам и ребятне поехали.Ай да не доехали!В та поры да из-за елокСыроядцы выскакивали, сыроядцыВо острых высоких своих шапках, —Сарочане сыроядцы, степные жители.Ай из степей да половецких в лесную глушьКнязь Святослав тот Ольгович несытыйСозвал на Русь лесную Ростиславову,Пустошить за поруб во монастыреВеси, селы, жечь жито, полонитьИ мужиков, и женок со ребятами.Ой ты, княже Святослав да Ольгович!Сыне отца Олега, друга половецкого,Ратившегося с Мономахом.Ой, да такожде и прозван бысть —Гориславич, и все его сыны —Да Гориславичи: Всеволод, Игорь, Глеб.Да ишшо тот Святослав, и бысть онСыном дочери хана половецкого.Ай да и сам оженился на половчанке.И зазвенели луки половецкие.Пронзали стрелы воздух, плоть.И кому горло перешибло,Кому глаз повыбило,Кому стрела во хребет вошла.Злы зело те стрелы половецкия!И токмо варяги Сньольва щитамиДа загораживалися.И те щиты ежами уж щетинилися.И крик стоял в лесу ОковскомДа на берегу-то озера Охват.Рать половецкая да на конях-тоСильных, быстрых валила вдоль по волоку,И побивала мужиков, арканила конейИ чаяла напором полонить варягов.Да Сньольв, вскричал он зычным голосомИ меч свой выхватил, пошел рубить.За ним Ёфур могучий, Кормак с рыжими усами,И все варяги-витязи, кто со мечом, копьем,Кто с луком и метким топором.И клич тот бысть: фрамат!То бишь – вперед!Но витязи те падали да, обливаясь кровью,Устами клейкими хватали лесной озерный дух,И во песок стекала кровь варяжская,Не хладная, как воды фьордов,Не голубая – красная, горячая.А рев все раздирал ту тишь озерную.Да ржание коней и скрежет сталиХаралужной, несгибаемой.Упал Кормак да с головою рассеченною,Упал Ёфур, егда наскакал да на негоПоловецкий вой со светлыми глазамиИ волосами как из сена.Но вновь вскочил, схватился голыми рукамиЗа сапог-то половецкий и рванул,И воин тот да рухнул в железные объятия.Ёфур, Вепрь, ножами как клыкамиБрюхо-то врагу да разодрал.И Спиридон, подъяв тяжелый щит,Держал его пред ликом той девицы,Уводил яе за ладью. И там стояли,Клацая зубами от холоду и страху.Бычок метался берегом, израненный,Ревмя ревел, все звал корову-мать.А та корова-ярость, корова-смертьВтыкала острые рога да в животы,Подбрасывала воев вверх, на ёлки,В облакы, да во хоромы те небесные.И хряск и хруст стоял на береге,Топот, крик, вой да рык.То было озерное безумие,Кто зрел впервой деянье ратное.А воям степнякам, варягам – всё привычное:Навь, навь, навь, навь!

10

Половцы все прибывали на косматых низкорослых своих лошадях, как муравьи текли сквозь лес, и только шапки островерхие мелькали всюду и доносился клич: «Ур! Ур!» И на диво у многих были светлые волосы, развевались за всадниками. Но они коней не напускали на варягов, уже уразумев, что наткнулись на давних ратников, с которыми в сшибке не справишься, и поворачивали, а из-за деревьев били стрелами. Токмо и слышен бысть взвой стрел и вскрики раненых. Хотя и не все варяги кричали. Спиридон сам видел, как стрела пробила плечо Сньольву, а он и звука не проронил, токмо обломал стрелу.

Но уже ясно было, что силы неравны и половцы задавят варягов. Сньольв что-то крикнул. И скоро раздался звук рога – и раз, и два.