Тайны русской империи - Михаил Смолин

Государство в империи дорастает до цивилизации, до целого автаркийного государственного и культурного мира. Империя становится универсальным государством. И универсальность его заключается в том, что объединяющей основой, общим мировоззрением становится вероисповедание, религия, а не секулярная политико-экономическая идеология. Религиозное мировоззрение не заменяет национальное, а возводит его как часть в более высокий принцип — вероисповедный, могущий духовно объединить другие народы, усвоившие его с господствующей в империи нацией.

Совершенно очевидно, что каждое государство наделено особым национальным духом, и в империи этот «дух нации» получает выход на мировую арену как главное действующее лицо человеческой истории. Империя дает возможность нации стать творцом мировой истории. Все же остальные народы, безгосударственные или создавшие небольшие государства, довольствуются ролью зрителей или участников различных «массовок» в великой трагедии мировой истории.

Так, внутри православной традиции, в одной и той же роли носителя православной империи на протяжении двух тысячелетий играли три великих творца истории — римляне, византийцы и русские, каждый в свое время. В эти два тысячелетия православная империя в человеческой истории не сходила со сцены. Играть и дальше эту роль в мировой исторической трагедии наш священный национальный долг, долг перед нашими предками, перед нашими предшественниками (римлянами и византийцами), долг перед православным миром, долг гражданский и религиозно-миссионерский, состоящий в свидетельствовании православных смыслов и идеалов в человеческом мире. Далеко не в последнюю очередь православие как вера принималось другими народами и отдельными людьми из-за величия и красоты образа православной империи.

Православная империя — это попытка построить наиболее воцерковленное человеческое общество для различных народов, как бы являясь для них преддверием Царства Небесного. Этот смысл более или менее глубоко понимался в Российской империи вплоть до ее последних дней.

Империализм Срединного Мира. В начале XX столетия идея революции победила в России идею империи, но, будучи идеей государственно-разрушительной, не дала стране ничего, кроме опознания в советском государстве «злого, сильного и мелочного отчима». Либеральная демократия, по сути, столь же революционно настроенная по отношению к институту государственности, принесла нации ощущение «государственного сиротства». Это полное отсутствие патерналистского (отеческого, родного) государства психологически очень сильно сказывается на сознании русской нации, которая ищет в каждом новом лидере человека, который сможет вернуть на свое историческое место государственность для выполнения общественных функций защиты и регламентации жизни нации.

К началу нашего века все более появляется ощущение, что время революции прошло и вновь приходит время империи. Сегодня это почувствовали уже многие. В каких размерах она снова явится на мировой сцене, в размерах 1913,1991 года или каких-то еще других? Это, конечно, существенно, но еще более важно, чтобы в нации воскресло то осознание своей исключительной мировой миссии — альтернативы и Западу и Востоку, ощущение роли Срединного Мира (по выражению крупного филолога-слависта академика Ламанского), имеющего свои духовные корни в православном Риме первых веков христианской эры и православной Византийской империи, в противовес протестантско-католической Европе и мусульмано-буддистскому Востоку.

Мир не делится на Восток и Запад, деление не является столь простым и симметричным, есть еще, по крайней мере, один самостоятельный мир — мир Православно-Срединный, потому нет нужды искать идеалов, шатаясь из крайности западничества в крайность евразийства. Мир в целом одинаково потеряет свое силовое и духовное равновесие — и если мы присоединимся к Европе, и если уйдем на Восток. Мы одинаково должны быть близки и одновременно далеки и от католическо-протестантского Запада, и от мусульмано-буддийского Востока, это единственное, что даст нам возможность маневра в отношении ко1Пфетно-политических решений того или иного отрезка нашего исторического существования между этими двумя мирами. Необходимо одинаково опасаться как сильной интеграции в структуры Запада и Востока, так и полной отчужденности. Все должно мериться государственной и национальной целесообразностью для той или иной степени интеграции или отчужденности.

Мы мир срединный, православный, самостоятельный, со своей исторической традицией и преемственностью от римских кесарей и византийских Василевсов. Присутствие православной силы в мире удерживает этот мир от сваливания в кровавый хаос или диктат всемирного завоевателя над всеми остальными. Православная империя (будь то Римская, Византийская или Русская) выполняла на протяжении нескольких тысяч лет одну и ту же функцию в этом мире, функцию удерживающего, будучи гарантом, что любой агрессор, возомнивший себя властителем мира, рано или поздно встретится с мощью римских легионов, византийских тага или русских дивизий — и все их притязания обратятся в исторический прах, обретя уготованный им свыше законный исход.

Крестоносные православные империи были охранителями мира и спокойствия. Всю нашу историю срединный мир сдерживал как завоевательные стремления Запада на Восток: всевозможные варвары раннего Средневековья, католические крестовые походы, польские и шведские (Карл XII) устремления, французские (Наполеон) и немецкие нашествия в Первую и Вторую мировые войны (Вильгельм и Гитлер), так и, быть может, еще более сильные движения Востока на Запад, начиная со всевозможных кочевников — готов, гуннов, арабов, половцев, монголов, турок и кончая неудавшимися попытками японского милитаризма XX века.

Западничество и евразийство есть поэтому уход от сложной проблемы национального самосознания и уход в рассуждения о том, к кому мы ближе и с кем нам быть. Здесь не решается вопрос: кто мы? К чему мы призваны? Здесь — шатание из одной, западной, крайности ухода от русскости в другую — восточную, евразийскую. Уход от разрешения этих вопросов облегчает построения внутри историко-политических идеологий западничества и евразийства, но он не отвечает на внутринациональные запросы самосознания и не способен укрепить русскую государственность. Каждое поколение, откладывающее эти вопросы «на потом» и занимающееся вопросами полегче, оставляет «идущим вослед» нарастающий как снежный ком объем неразрешенных вопросов, а, следовательно, и рост недоверия нации к своей интеллектуальной элите. Наша нация все менее уважает людей образованного слоя, для которых образование служит зачастую лишь дополнительной форой в добывании средств к материальному благополучию, она все менее готова кормить национальную элиту своим трудом и одновременно все чаще стремится обращаться за идейным опытом к другим национальным элитам. Наша элита не выполняет своей созидательно-руководящей роли в национальном теле, выступая все чаще в образе той дурной головы, которая не дает покоя всем остальным членам. Бесконечно стеная о печальной судьбе демократии в России, которая все время некстати встает на дороге нашего государственного роста и своими идеологическими препонами мешает решению национальных проблем, — наша элита ассоциирует себя со все более ненавидимым остальным народом принципом демократического властвования. Демократия играет у нас роль упрямого, медлительного и несговорчивого осла, привязанного к набирающей темп русской тройке: чем стройней и энергичней старается бежать тройка, тем более упирается, лягается и ревет осел. Современный образ демократии — ревущий в безумии осел, растопыривший свои копыта в страхе перед необходимостью быть четвертым пристяжным в русской тройке. И стремящийся поэтому подравнять бег всей тройки под себя, никчемного.

Анархия или империя? Начало XXI века будет временем жесткой идейной борьбы. Борьбы вокруг выбора пути для России. Не надо смущаться относительным спокойствием современной общественной обстановки (в сравнении, скажем, с 1991 или 1993 годами). Она будет недолгой, как и все другие затишья в истории России. Это затишье лишь внешнее, за время которого необходимо укрепиться в новом имперском самосознании.

Особого выбора история нам не оставляет. Либо мы прилагаем все наличные силы к наиболее возможному в наших условиях усилению именно имперской государственности, либо будем продолжать медленно (или не медленно) двигаться к окончательной анархии и краху государственности.

Лев Тихомиров писал как-то, что русские могут быть по своим политическим убеждениям либо монархистами, либо анархистами, в зависимости от своего религиозно-нравственного идеала. Современность и идейные устремления молодого поколения весьма убедительно указывают на правоту гениального имперского мыслителя. Молодежь читает либо книги консерваторов типа Леонтьева и Тихомирова, либо сочинения таких анархистов, как Бакунин и князь Кропоткин. Всем кажутся пошлыми и безвкусными идеалы старой европейской демократии с ее ничего не значащими в современном мире «умеренными идеалами» — «свободы, равенства и братства». Либо полная, беспредельная, бунтарская, анархистская, личная Свобода от всего, либо суровая, величественная, национальная, коллективная идея Империи и глубокая вписанность каждой личности в мир церкви, государства, профессионального слоя, семьи.