Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

 Зачем? Ведь ничего не исправить и он принял решение… за двоих принял, ее не спросив… а если бы спросил? Она бы плюнула на все… на всех… даже если мама против, а она наверняка против… и Лютик вряд ли одобрит, но Евдокия сумела бы пойти против них.

 На те же Выселки.

 На Выселках, вблизи границы, все одно, кто твой сосед, лишь бы закона не нарушал. А Лихо — на редкость законопослушный волкодлак.

 — Не плачь, — попросил он, прижимаясь к щеке горячей же щекой. — Не надо. Я твоих слез не стою.

 — Тогда уходи.

 — Уйду.

 — Сейчас уходи… — потому что еще немного и Евдокия не отпустит.

 В пустой комнате слышно было, как колотится сердце. Странно, что живо. И что она, Евдокия, тоже жива. Стоит вот, дышит, держится за спинку стула, потому что если руки разожмет, то упадет.

 Больно.

 — Вот и все, — сказала она, когда за спиной открылась дверь.

 — Тебе так только кажется, девочка, — Лютик ступал беззвучно. Он подошел сзади, обнял, и Евдокия, как когда-то в детстве, вцепилась в него, уткнулась носом в грудь, задышала часто, сдерживая злые слезы. — Он вернется… я думаю.

 — Зачем?

 — Ты знаешь.

 — Нет.

 — Знаешь, знаешь, — он погладил ее, и слезы все-таки прорвались. Она плакала тихо, часто всхлипывая, уже не думая о том, что взрослая и серьезная.

 — Глупая, — всхлипнула Евдокия.

 — Умная, конечно же, умная. И он тебя любит.

 — Откуда ты знаешь?

 — Если бы не любил, думал бы о своей пользе, а не о твоей…

 — Ты… — Евдокия отстранилась. — Ты подслушивал?

 — Конечно, — без тени смущения признался Лютик. — Я ведь должен был знать, что он тебя не обидит…

 Наверное. И смешно, и немного стыдно оттого, что Лютик слышал все.

 — Дай ему время, Евдокия, — от Лютика пахло весенним лугом и еще, кажется, любимыми мамиными духами.

 — Сколько?

 — Столько, сколько понадобится, чтобы разобраться с собой…

 — А мне что делать?

 — Чемоданы собирать. Мы уезжаем.

 — Куда?

 — Для начала в Познаньск, — он сам вытер заплаканные Евдокиины щеки.

 — А дальше? — что-то в тоне Лютика заставило Евдокию насторожиться. — Что-то случилось?

 — Как сказать…

 — Случилось, — сделала вывод Евдокия и нос потрогала. Вот наверняка распух. Глаза чешутся. А выглядит она и вовсе жалко… и самой смешно, не так давно Евдокии было плевать на то, как она выглядит. Ныне же… что изменилось?

 Многое.

 — Присядь, — Лютик подвел к полосатой банкетке. — Дело в том, что… нам придется уехать.

 — Нам?

 — Здесь Модесту не вылечат…

 — Ей хуже? — острая игла кольнула сердце.

 А ведь Евдокия о маме и не вспоминала… привыкла, что у той всегда и все хорошо… страдает, слезы льет…

 — Нет, — Лютик взял ее за руку. — Не хуже. Она не хочет ехать, но ваши медикусы со мной согласны. В Пресветлом лесу… будет легче.

 Он потер переносицу.

 — Мне разрешили вернуться домой… точнее, не разрешили, мне никто не запрещал. Но теперь я знаю, что меня рады будут видеть. Модесте помогут.

 — Алена…

 — Ей придется отправиться с нами. Она моей крови. Ты не обиделась?

 Евдокия покачала головой. На что обижаться?

 — Ты для меня тоже родная, но дело в способностях… я не думал, что Аленка их унаследует, но ошибался. Ты ведь видела?

 Видела.

 Белое пламя.

 И сестра, которая перестала быть собой, превратившись в существо древнее, чуждое всего человеческого. И то существо никуда не исчезло, спряталась в Аленку, ждет своего часа.

 Лютик кивнул, словно вновь заглянул в Евдокиины мысли:

 — Сила без умения с нею совладать опасна. Аленка должна учиться.

 — А я… что будет со мной?

 — Ничего, — Лютик коснулся щеки. — Ты можешь отправиться с нами, если захочешь…

 — И что я буду там делать? Унитазы эльфам продавать?

 — Хотя бы и так. Кто сказал, что эльфам не нужны унитазы? Но если захочешь остаться здесь, то генеральную доверенность Модеста выправила. А оспорить ее теперь не посмеют.

 — Почему?

 Евдокия чувствовала себя… брошенной?

 Они уедут.

 Мама и Лютик… и Аленка тоже… в Пресветлый лес и надолго… она же останется, пусть по собственному решению, но все одно обидно.

 — Потому что, — Лютик печально улыбнулся, — одно дело судиться с дочерью купчихи… и совсем другое — с внучкой Пресветлой Владычицы.

 — Что?

 — У нас нет понятия неродных детей. Я состою в браке с твоей матерью, следовательно, ты моя дочь…

 — И внучка Пресветлой Владычицы.

 — Да.

 — А ты…

 — Наследник престола, — тихо произнес Лютик.

 — И тебе это не по нраву?

 Наследник престола?

 Лютик?

 Ее отчим, который… который родной… и Евдокия любит его как родного… и знает… и точит ему карандаши, находит блокнот и альбом — Лютик вечно их теряет…

 Наследник престола?

 Он готовит борщ и пироги, которые никогда не получаются, но все их хвалят, чтобы не обидеть Лютика. А он с весьма серьезным видом уточняет, есть ли прогресс с прошлого раза. Он утешал Евдокию тогда… и ему первому она рассказала обо всем… не потому, что боялась мамы, но… с Лютиком спокойно.

 Уютно.

 И надежно… а он, выходит, наследник престола.

 — Нет, — признался он. — Слишком большая ответственность… я к ней не готов. Пока.

 — И возвращаться ты не хочешь.

 Это не вопрос. Это факт.

 — Не хочу, — Лютик не стал отрицать очевидное. — Но мне придется. У меня есть жена и две дочери, которым нужна помощь.

 — Лютик…

 …и все равно не похож он на наследника.

 — Да?

 — Спасибо тебе…

 — Не за что, ребенок, — он обнял Евдокию. — Вот увидишь, все будет хорошо…

 Кого он успокаивал?

 — Значит, в Познаньск? — поинтересовалась она, устроив голову на Лютиковом плече. — Завтра… а там… там видно будет.

 Познаньск встретил дождем, мелким и нудным. Евдокия стояла под зонтом, глядя на блестящие от воды полосы рельсов, на поезда, на обычную суету, более не казавшуюся праздничной, но единственно раздражавшую. Дождь стучал по зонту, и сам этот зонт сделался невероятно тяжелым.

 — Доброго вам дня, панночка Евдокия, — сказали ей, зонт перехватывая. — Позволите?

 — Не позволю, — Евдокия вцепилась в рукоять, но Себастьян Вевельский к возражениям не привык.

 И зонт-таки отобрал.

 — Между прочим, благовоспитанные панночки, — произнес он наставительно, — от кавалеров не отбиваются.