Три столицы - Василий Шульгин

Ну, а пока нэп. Сверкают витрины ювелирных магазинов. Круглые сутки вращаются колеса рулетки в игорных домах, давая средства на… народное просвещение. А в Зимнем дворце покои отведены музею революции.

«Перед одним портретом я простоял довольно долго. Это был господин средних лет, с большими усами и еще с большими воротничками. Лицо такое, какое бывает у еще молодых мужчин, когда у них уже чуть начинает сдавать сердце.

Этот господин был мне скорее несимпатичен и во всяком случае очень далек от меня. Между тем это был я собственной персоной». Он видел «Заговор императрицы», пьесу графа «Алешки» Толстого в Суворинском театре и ругался немилосердно, хотя и оценил таланты автора и актеров…

Пребывание в бывшей столице воскресило в памяти Шульгина думские заседания, убитого Николая II, открытие памятника Александру III, родило ядовитейший ответ на плоские вирши Демьяна Бедного. «Храм на крови» на месте гибели Александра II и где-то прочитанная фраза: «Русские имеют обыкновение убивать своих Государей…» — вызвали горечь причастности к пролитию крови. От сотни погибших на его глазах в феврале семнадцатого до «миллионов казненных, десятков миллионов погибших от голода, доведения страны до пределов ужаса и бедствия».

При нэпе он видел пока «возвращение вспять» и склонен был воспринимать с юмором попытку большевиков набросить колпак на ангела, венчающего «Александрийский столп», и невероятное число, «в каждой щели», аляповатых бюстов «доброго дедушки Владимира Ильича».

Когда состоялась третья встреча с Якушевым? Судя по всему, по возвращении из Ленинграда. Вот ее описание 1927 года:

«Третья беседа произошла по моей инициативе. Итак, я принял поручение к генералу Врангелю. Но, приняв таковое, я хотел знать немного больше. Пока я мог сказать генералу Врангелю только, что я видел верхушку «Треста» (Федоров, молчавший человек, Антон Антонович и Оскар Оттович), что я видел еще кой-кого, кроме верхушки, что, по-видимому, у «Треста» есть связи по всей России, но что я совершенно не могу ничего сказать об их реальных силах в смысле антибольшевистского действия. Я понимал, однако, что просить руководителей «Треста» продемонстрировать мне массовые сцены невозможно, ибо конспираторы, которые по какому бы то ни было поводу собираются в большом числе, обречены на провал. Вся техника конспирации может покоиться только на том, что низы не знают верхов. Но я мог просить, чтобы руководители сами раскрыли мне свои силы, какими они их считают. Другое дело, насколько они сами ошибаются и насколько им можно верить, но все же источник осведомления у меня был один, и я должен был хоть им воспользоваться. Я сказал об этом Антону Антоновичу, с которым виделся чаще, и он «испросил мне аудиенцию» у Федорова именно на сей предмет.

Федоров понял законность моего желания доложить генералу Врангелю сущность надежд «Треста».

Я здесь не скажу всего, что мне сказал Федоров по той причине, что это было бы в некоторых отношениях невыгодно. Но сущность его заявления состояла в том, что и в данную минуту «Трест» обладает достаточными силами, чтобы попытаться сбросить советскую власть. Но «Трест» боится «следующего дня» после победы. Вряд ли удастся удержаться, погубив лучшие свои силы в уличном бою в Москве. «Время работает на нас. Рисковать в нашем положении нельзя. Надо бить наверняка. А для этого надо ждать и уметь вовремя воспользоваться благоприятными обстоятельствами».

Затем он коснулся вопроса, чем могла бы помочь эмиграция, причем развивал мысль, что, конечно, она опоздает к решительному моменту, но что ее естественная роль подкрепить новую власть кадрами людей, совершенно определенного образа мыслей и сильно дисциплинированных. В этом смысле он придавал большое значение сохранению воинских кадров эмиграции, но, разумеется, под условием согласования их деятельности с «силами внутренними».

Много лет спустя Шульгин рассказывал, что Якушев был любезен, что на обед подали навагу и рябчики с рябиной, что он поблагодарил Якушева за поиски сына и спросил, что мог бы сделать для «Треста». Якушев ответил:

— О сыне вам дали неправильные сведения. Его в Виннице нет. А сделать вы можете следующее… Мы хотели, чтобы вы, благополучно вернувшись, написали книгу, такую же талантливую, как «Дни» и «Девятьсот двадцатый». Мы все поклонники вашего литературного таланта. Эмиграция должна знать, что, несмотря на большевиков, Россия жива и не собирается помирать…

— Мне не хочется огорчать вас, но я категорически отказываюсь, —   сказал Шульгин.

— Почему?

— Я буду в полной безопасности, а вас здесь перехватают.

Шульгин согласился писать книгу после долгих уговоров и при условии, если текст ее перед публикацией прочтут в Москве.

Якушев переглянулся с Опперпутом и «Антоном Антоновичем» и, как бы прочтя в их глазах ответ, сказал:

— Это сделать можно!

Это было сделано. За исключением главы «Антон Антонович», вся рукопись достигла Москвы и вернулась. Цензура была чисто технической — вычеркнули, например, подробное описание того, как возобновляется прерванная связь между людьми, обслуживавшими «окна» по обе стороны границы. Крайне резкие выпады против Ленина остались…

Шульгин считал, что Якушеву идею написать книгу подал Дзержинский. А тому кто? Троцкий? Сталин?

С Лениным, признавался Шульгин в шестидесятых годах, он обошелся грубовато. «Ведь даже когда на дуэли подходишь к барьеру, приветствуешь противника поклоном». А Ленин когда-то посвятил Шульгину в «Правде» несколько строк весьма корректных, читал его книги, которые потом запретил Сталин. Кстати, Якушев настаивал, чтобы в книге было «поменьше идеологии».

Ленина возвеличили после смерти, превратили в святого, чтобы хоть какая-нибудь вера была. «Задача: преобороть озверение советских людей; вернуть им душу человеческую». Для этого внушалось, что Ленин «сильный и добрый». Но был ли он добрым?

«Дора Каплан выстрелила в Ленина, как Богров в Столыпина. Он, Ленин, будто бы приказал пощадить ее. Она умерла своей смертью, прожив много лет. Служила в какой-то библиотеке».

Это красивый жест, к сожалению, легенда. Дора Каплан жила только несколько дней, как и Богров. Обоих убили. Убили, вероятно, те, кто заметал следы…

Все секретное опасно. Это палка о двух концах. Что такое «секрет»? Это — ложь.

О лжи сказано:

— Диавол — лжец и отец лжи. И человекоубийца он от века».

Шульгин хвалил Ленина за нэп.

«Где уничтожается собственность, цветущая страна превращается в пустыню. Российская пустыня, сотворенная Интегральным коммунизмом, возрождалась фантастически быстро, оплодотворенная нэпом».

Это противоречие, мол, и радовало Ленина и мучило его душу, требовало колоссального напряжения, что было одной из причин его смерти.

В одной из позднейших заметок Шульгин рассказывал о начальнике владимирского КГБ, называя его то вымышленной фамилией Вишневский, то Владимиром Ивановичем. Он был чекистом еще при Сталине, что избавляет от дальнейших характеристик.

Когда Шульгина выпустили из Владимирской тюрьмы, они как-то сидели в служебном кабинете «Вишневского», где стоял бюст Дзержинского. Хозяин кабинета указал на него рукой:

— Вот кто вас разыграл!

— Не очень ясно, кто кого разыграл.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы читали книгу «Три столицы»? — спросил Шульгин.

— Достать ее трудновато. Она запрещена у нас.

— Но не для вас же.

— Конечно. Я ее достану.

Шульгину книгу прислали из Югославии, на адрес полковника, который сказал:

— Ну, знаете, Василий Витальевич, за эту книгу вас действительно надо было повесить.

Это и надо было Шульгину, который спросил:

— Несомненно. Но какую казнь придумать тому, кто смотрит на нас из угла?

— При чем тут Дзержинский? Не он, а вы написали эту преступную книгу.

— Да, я написал. Но предложил мне написать эту книгу Якушев. А он не мог этого сделать без разрешения того, кто украшает ваш кабинет. Не ясно: кто кого разыграл…

Шульгин до конца жизни сомневался в том, что Якушев и его «заговорщическая дружина» (В. В. говорил, что познакомился во время поездки с девятнадцатью ее членами) верно служили ОГПУ. Они хотели трансформировать Россию по примеру Запада, не веря в творческую силу насильственного коммунизма, готовя переворот изнутри. В «Неопубликованной публицистике» он пишет:

«Шла тайная, но жестокая борьба между двумя претендентами на власть — Троцким и Сталиным. Тогда еще не было известно, кто победит. Под крылышком Троцкого собирались самые различные антисоветские и антисталинские группировки. Якушев определенно опасался Сталина. Быть может, ему было известно завещание Ленина, предупреждавшего партию в отношении Сталина.