Огниво Рассвета - Алексей Будников

Носок сапога, едва я решил развернуться на месте, дабы получше оглядеть себя, ненароком стукнул по лежавшей подле, перевернутой и прикрытой тканью железной урне. Удар хоть и не получился сильным, гул посеял заметный, что я даже невольно содрогнулся. Звон эхом разнесся под самые своды залы.

Я присел на корточки, сдернул с сосуда ветхий покров. Внутри, рассыпавшись небольшой, едва выбиравшейся на пол кучкой, таилась груда одинаковых, напоминавших изюм, предметов. Я двумя пальцами подобрал один из них, поднес к глазам, покрутил, повертел, чуть сжал. Упругий. Размером чуть больше горошины. Бледный и сплющенный. Странная штука.

Мне уже хотелось попробовать эту штуку на зубок, однако взор вовремя выхватил следы старой, запекшейся, почерневшей крови. Причем находились эти следы на месте рваного сруба. Эту сморщенную, казавшуюся глиняной вещицу явно от чего-то отрезали, причем от живого, полного крови… И тут на меня снизошло озарение.

Чертыхнувшись, я бросил дрянь обратно в кучу, поднимаясь и обтирая руку о штаны. Ушные мочки! Целая урна отрезанных ушных мочек! Бесы! Кому могла прийти в голову идея срезать кусок уха?! Я инстинктивно схватился за собственные уши. К горлу подступила рвота, но удалось вовремя погасить рефлекс, отведя глаза и быстрым шагом принявшись удаляться из залы. Даже не хочу знать, что здесь происходило, и кто за всем этим стоит! Насмотрелся, довольно. Сначала дыра в полу, клетки, заброшенная лаборатория, сама по себе то появляющаяся, то исчезающая пещера с чудовищами, а теперь еще и это! Ну уж нет, извольте, больше я здесь не задержусь. В Омут! Даже вечно втягивавшее меня во всякие авантюры любопытство в этот раз капитулировало, поддавшись здравому смыслу. Нужно как можно скорее выбраться из этой треклятой башни.

Как ни странно, больше ничего диковинного мне на пути не попалось, либо я просто не обратил на это внимание. Пройдя через круглую залу, из которой вверх тянулась пара лестничных рукавов, я быстрым шагом поднялся, миновал читальню, захватив оставленную там некогда котомку, и вышел в холл. Большие створки, ожидаемо, были все так же слегка приоткрыты.

Дух сказал идти по склонам холмов. И почему я должен ему довериться? Ну, наверное, потому, что такая тварь едва ли будет лгать, — сам отвечал я на свой же вопрос. Конечно, духов мне раньше видеть не приходилось, и большим знатоком их манер назвать себя не могу, однако какой смысл ему давать ложные указания, отсылать меня куда-то? Не проще было бы покончить со мной, как с тем вором? Но он отпустил меня, а значит, сделал это зачем-то, вдобавок еще и старался излишне «не задерживать». Да и, думается мне, учитель Вильфред посылал меня именно к нему, а вовсе не к книгам, конспектам или чертежам. А раз так, значит мне необходимо довериться словам духа. Либо, через болота и поросшие поля, вернуться к архимагистру и лично спросить у него, что за бесовщина здесь происходила и куда мне теперь стоит двигаться.

Холмы, так холмы — все одно другого направления у меня нынче нет, а идти необходимо. Единственными наблюдаемыми мною на окоеме возвышенностями были Драконьи Клыки, но холмиками их отнюдь не назвать. Высокие, вонзавшиеся в облачную перину, с налетом снега на вершинах пики, на которых некогда обитали самые грозные и страшные создания Гронтэма. Впрочем, для драконов эти горы может и казались лишь мелкими холмиками.

Путь к растянувшейся на горизонте гряде пролегал через небольшой лиственный перелесок. Какого бы то ни было зверья я там не встретил, что было ожидаемо. В Трелонии властвует магическая сила, а живность такой атмосферы, как некогда отметил Вильфред, на дух не переносит. Посему начинавшие жухнуть исполины стояли безмолвными столпами: ни птиц на ветвях, ни белок в дуплах, ни лисиц под корнями. Все это навевало настроение некоей мертвенности, отчужденности. С одной стороны, хорошо, ведь можно смело ступать к намеченной цели, не боясь нападения какого-нибудь лесного хищника. С другой — та живность, что обычно наполняла всякую чащу, для меня всегда создавала некую иллюзию иной цивилизации. Приходя в их обиталище, я ощущал себя преступившим порог маленького лесного государства. Потому-то на душе моей долгое время не могло воцариться холодное спокойствие.

Впрочем, голова была необычайно чиста. Слишком чиста. Создавалось ощущение, что после визита в лабиринт мне очень тщательно прополоскали мозги. Я вообще мало что помнил. И пускай понимал, в какую чащу меня отослал дух, вспомнить ее названия или каких бы то ни было особенностей был отчего-то не в состоянии. Имя леса (единственного вообще имевшего честь носить имя в Ферравэле) вертелось на языке, однако упорно отказывалось являться. Я лишь помнил, что это отнюдь не обычная пуща, но ничего конкретного в голову не приходило. Впрочем, это еще что. Даже при попытках изъять из памяти сведения о моем последнем завтраке, сознание упорно отвечало отказом. Зато при первой мысли о еде весьма отчетливым урчанием отозвался пустующий желудок.

Пройти перелесок насквозь много времени не заняло. Едва последнее дерево, скинув с меня свою дырявую сень, уступило место растущей ввысь цветистой долине, прошло порядка получаса. Поначалу раздольный луг казался чуть ли не бесконечным, но вскоре его постепенно взяли в тиски высокие и голые каменные гребни, что с каждой сотней пройденных шагов все сильнее сужали путь и заставляли меня идти на все более крутой подъем. Возвращаться назад и искать иной, более комфортный путь я не решился — рисковал потерять несколько драгоценных часов, и еще не факт, что поиски бы увенчались успехом. Поэтому приходилось мириться с невзгодами, ведь обутые в предназначенную явно не для скалолазания обувь ноги с очень большим трудом преодолевали путь по склону. Вдобавок усилившийся ночной мороз так и норовил заковать конечности в ледяные цепи, отчего каждый новый шаг давался сложнее предыдущего. Единственным выходом для меня был ночлег, но обеспечить себе его я не мог. Во-первых, вокруг не имелось достаточно ровного плато; во-вторых, лежать на голых камнях или сырой траве, которой с очередным пройденным вверх ярдом становилось все меньше, даже в моем спальнике было чревато очень тяжелыми последствиями.

К середине ночи мои и без того околевшие ноги принялась облизывать снежная метель, кружившая пакостной поземкой. Зелень со склонов пропала напрочь — остались лишь все так же торчавшие из земли острые, собранные в безобразные ряды гребни, да изредка попадавшиеся отчасти ровные, гладкие равнинные проплешины. К тому же, все вокруг покрывала тонкая пелена снега, которая, впрочем, едва солнце в полную силу разгуляется над простором, практически бесследно растает. Но сейчас, в мерзлую горную ночь, хрустевшие под сапогами и бившие по голенищу хлопья представлялись серьезными противниками, особенно для моих одеревеневших конечностей и сонного разума. Простейшая потеря концентрации — и рискуешь познакомить свой красный нос с твердой неприветливой почвой. И тогда подняться прежде, чем теплые лучи растопят мои мышцы, оказалось бы весьма тяжелой задачкой.