Сиротка. В ладонях судьбы - Мари-Бернадетт Дюпюи

Теперь ей хотелось поскорее уйти из «Максима». Пока Дюплесси расплачивался, она отправилась в туалет заведения, такой же роскошный, как основной зал. Несмотря на одолевающие ее сомнения, она все же тщательно подкрасилась. Отражение в зеркале ей нравилось, но она не совсем себя узнавала.

«Тошан, любовь моя, мне так тебя не хватает! — подумала Эрмина со сжавшимся сердцем. — Наверняка я ошибаюсь, но, если бы это ты был обещанным сюрпризом, как я была бы счастлива! Услышать твой голос, наконец-то прикоснуться к тебе, поцеловать…»

Она призналась себе, что нуждается в присутствии мужа, чтобы справиться с навязчивыми воспоминаниями, связывавшими ее с Овидом Лафлером. «Боже мой! Как я могла так низко пасть?! Неужели эта обнаженная, распутная женщина, предлагающая себя мужчине в конюшне Лафлеров, была я, Эрмина? Тошан никогда не должен об этом узнать, ни за что! Иначе он от меня уйдет».

Эрмина вернулась к Дюплесси своей легкой грациозной походкой. И снова немецкий офицер бросил на нее восторженный взгляд, сопровождаемый двусмысленной улыбкой. Она опустила глаза и взяла под руку импресарио. Они вышли на улицу и направились к автомобилю. В этот момент произошло нечто, что усилило подозрения Эрмины. Один из официантов выскочил из ресторана, держа в руке свой белый фартук. Он торопливо догнал их и бросил Октаву тихим, полным ненависти голосом:

— Грязный коллабо, ты за все ответишь!

Мужчина почти тут же исчез, бросившись в подъезд соседнего дома.

— Что это значит? — осторожно спросила она.

— Надо понимать, «грязный коллаборационист», моя дорогая, — ответил Октав, усаживаясь в машину. — Коллабо заводят дружбу с оккупантами, ищут их расположения. Они также симпатизируют режиму Виши: еще немного — и они начнут благодарить нацистов за то, что те очистили Францию от евреев. Они боготворят маршала Петена за то, что он спас Францию.

С этими словами он завел двигатель и сначала поехал очень медленно, явно о чем-то размышляя. Расстроенная Эрмина тоже молчала.

— Вы больше мне не верите, мой милый Соловей? — наконец спросил он. — На протяжении всего обеда я улавливал вашу тревогу. Вы истинная женщина. Вместо того чтобы наслаждаться этой прогулкой по столице в моей компании, вы задаете себе вопросы на мой счет. До обеда я старался изо всех сил, желая познакомить вас с одним из красивейших городов мира. Мы гуляли по набережным, я показывал вам самые известные памятники архитектуры: Лувр, дворец Тюильри, Новый мост, который на самом деле является самым старым мостом Парижа, мост Искусств, мост Конкорд и так далее.

— Я благодарна вам за это, Октав, — сказала Эрмина, не глядя на него. — Но поставьте себя на мое место! Могу ли я откровенно рассказать вам, что меня тревожит? Если предположить, что вы коллабо, как только что назвал вас этот официант, мне лучше не делиться с вами своими сомнениями.

— Слишком поздно, вы и так уже все сказали! — торжествующе воскликнул он. — Несмотря на все мои объяснения, вы все еще думаете, что рядом с вами предатель, не имеющий ничего святого. Боже мой, Эрмина, я же притворяюсь, чтобы умаслить врага и сильнее ударить по нему с помощью различных операций, которые я предпочитаю держать в тайне. Просто знайте, что я спас много еврейских семей, участвую в подготовке взрывов военных эшелонов немцев. Вам этого достаточно? Хотя, если бы вы даже были уверены в моем коварстве, вы бы все равно ничего мне не сказали из страха возможного наказания. Моя милая канадочка, любуйтесь лучше Парижем! Смотрите, здесь практически нет других машин, кроме моей, — одни велосипеды. Бензин строго ограничен. Парижане ходят пешком или крутят педали. В воскресенье в городе особенно спокойно.

Дюплесси довольно точно обрисовал ситуацию. Улицы столицы с начала войны стали на удивление тихими. Огромный город словно вновь обрел свой средневековый облик, когда двигатель внутреннего сгорания еще не изобрели и по мощеным дорогам ездили только кареты.

— Но немцев следует остерегаться, — добавил он. — Они ездят на огромной скорости, и лучше уступать им дорогу.

Они поднялись по улице Руаяль к церкви Святой Марии Магдалины. Октав свернул на бульвар Мадлен, который простирался, насколько хватало глаз, — так, по крайней мере, показалось Эрмине.

— И куда же мы едем? — спросила она.

— Сюрприз, — пошутил он. — Я сдам вас в комендатуру, как супругу канадского солдата.

— Это не смешно! Что такое комендатура?

— Немецкое командование, если вам так больше нравится, на площади Оперы. Какая жалость, а ведь мы могли бы посетить Дворец Гарнье!

Лицо Эрмины посветлело: она вдруг поняла, что он над ней подтрунивает.

— О! Я увижу Парижскую оперу! Спасибо вам, Октав! Простите меня, я такая глупая. Но я подумала, что на самом деле не очень хорошо вас знаю.

Он с любопытством взглянул на нее, затем продолжил притворно суровым тоном:

— Увы, мадам, комендатура действительно находится на площади Оперы, я не шутил. И осведомленный человек, часто бывающий во Дворце Гарнье, может наблюдать за тем, что происходит у этих проклятых нацистов. Я понимаю вашу обеспокоенность в мой адрес, но я человек шоу, пользуюсь солидной репутацией во Франции и за границей. Это служит мне прикрытием, не забывайте. Парижане, как и немцы, любят развлечения. Моя задача — предлагать им эти развлечения, и, повторюсь, вы будете моим главным козырем. Эрмина, сегодня утром я позвонил Жаку Руше. Он хочет с вами встретиться. Это главный администратор Оперы, необыкновенный человек. Осенью 1940 года ему пришлось скрепя сердце уволить тридцать своих сотрудников в связи с законами об исключении евреев из всех сфер деятельности, но он оставил на своему посту венгерского декоратора Эрнеста Клауша. Жак включает в репертуар в основном балеты — они менее затратны, но теперь он решил поставить «Фауста». Поэтому, когда я как-то в беседе с ним упомянул ваше имя, он подумал о вас в роли Маргариты, поскольку я шепнул ему, что в Квебеке ваше исполнение пользовалось бешеным успехом.

Эрмина не верила своим ушам. Она бросила растерянный взгляд на высокие дома, стоявшие вдоль бульвара, затем прямо перед собой в надежде увидеть Дворец Гарнье.

— Снова сыграть Маргариту — это моя мечта! Я прекрасно помню партитуру и все свои арии. Октав, неужели это правда? Но ведь это отсрочит начало нашего турне! А как же Тошан? Мы же должны найти его в провинции…

— Пока торопиться некуда, я жду информации о нем: в Дордони у меня есть свой человек. Это может затянуться на несколько недель. А там посмотрим. Предупреждаю вас, Эрмина: вам придется много работать. У вас будут выступления в театре, который я арендую, и, вероятно, в Опере — два представления «Фауста», полагаю.

— Да я мечтаю об этом! — заверила она его. — Я уже так давно не пела профессионально! Господи, Октав, а вдруг мой голос меня подведет? В последние месяцы я тренировала его совсем немного.

— Чепуха! Я слышал о вас только хорошее по поводу двух оперетт Франца Легара. К тому же у меня есть педагог — очаровательная дама.

Он ласково похлопал ее по коленке, и этот фамильярный жест снова смутил Эрмину, но она не осмелилась сделать ему замечание, напомнив себе, что должна выглядеть не такой настороженной, более расслабленной, как когда-то в Квебеке. «Увы! Тогда обо мне заботилась прелестная Лиззи, и Шарлотта была рядом. Мы так веселились во время репетиций! А сейчас я одна», — подумала она, сожалея, что рядом нет никого из близких.

Октав Дюплесси ехал довольно быстро. Внезапно он притормозил, показывая своей спутнице очередное здание.

— Парижская опера, мой милый Соловей, во всей своей красе! Солнце озаряет купол и бронзовые статуи на крыше. Молодой архитектор Шарль Гарнье вложил все свое искусство в этот несравненный храм оперы и балета. Это было около 1860 года, в период правления французского императора Наполеона III.

— Полно вам, Октав, я все же немного знаю историю вашей страны! — возмутилась Эрмина, восхищенная красотой сооружения.

— Гарнье взял за образец стиль итальянского Возрождения, оказавшего на него огромное влияние. За несколько лет до этого он получил Римскую премию[61], так что много времени провел в Италии. Вам нравится? Давайте выйдем из машины и немного прогуляемся.

Она поспешила последовать его совету, не сводя глаз с элегантного фасада Оперы с его высокими окнами, выходящими в галерею на втором этаже, скульптурами и фризами[62]. Здание представлялось исполненным величественной грации; глядя на него, возникало ощущение полной гармонии. Дюплесси обнял Эрмину за талию.

— Статуи изображают древних богов танца и музыки. Также здесь много аллегорий. Возвышается над всеми Аполлон — бог искусств, со своей лирой, служащей громоотводом. Восхитительно, не правда ли? Шарль Гарнье тщательно подбирал материалы. Здесь присутствуют белый камень, мрамор, золото, медь. Внутри здание еще прекраснее. Жаль только, что красные флаги со свастикой на другой стороне тротуара портят все впечатление.