В наших переулках. Биографические записи - Екатерина Старикова

Я снова стала регулярно бывать у Анны Ивановны на Кропоткинской в их с папой темной комнатке с выходом прямо на лестницу. Как преодолела я ревность к папиной жене? Как-то постепенно. Видимо, взрослые вели себя умно. Мама всегда поощряла мои все более частые прогулки на Кропоткинскую. Там меня встречали с неизменной приветливостью. В сентябре тридцать восьмого года Анна Ивановна устроила очередное «головковское» сборище. У меня, конечно, не было сил от него отказаться. В общем, к началу тридцать девятого года нас связывали с Анной Ивановной очень нежные чувства. Она по-прежнему рассказывала мне нехитрые истории своей юности, никогда не касаясь отношений с папой. Я, увы, иногда исповедовалась ей в домашних горестях, прекрасно ощущая некоторое свое предательство по отношению к маме, но все еще считая себя вправе на него.

Сближение с Анной Ивановной дало мне возможность в какой-то степени проникнуть в психологию до сих пор незнакомой мне среды — добропорядочного городского мещанства. Где-то в Сокольниках в маленьком деревянном доме жили две сестры Анны Ивановны. Они и воспитывали ее дочь Галю после развода Анны Ивановны с первым мужем. Дух спокойной, размеренной, добродетельной жизни двух одиноких женщин на краю города каким-то образом доносился и до меня из разговоров с Анной Ивановной. Раньше я знала только своих дворянских и крестьянских родственников, представителей двух классов общества, сметенных революцией и потому, вероятно, остро ощущавших исторические вехи своего существования: до 13-го года, до 17-го года, до 30-го года… Каждая семейная веха мерилась историей: гражданская война, раскулачивание, процессы «вредителей» и т. д. В семье Анны Ивановны жизнь текла как бы одним потоком. Революция принесла в такие семьи как бытовые беды, так и преимущества. Самое большое — возможность учиться. Годы, проведенные в Малаховском интернате, подарили Анне Ивановне все знания и привязанности, а существование тихого домика в Сокольниках давало ощущение прочных неистребимых корней.

Я все чаще старалась прийти на Кропоткинскую несколько раньше возвращения отца с работы. Наговоримся с Анной Ивановной всласть, а тут и знакомый стук в их высокую, двустворчатую, совсем не комнатную дверь, а вот и он сам, все в том же стареньком пальто с вытертым каракулевым воротником и в такой же шапке пирожком, и какая счастливая улыбка при виде меня, и какое знакомое с детства ощущение от грубой шерстистости влажного сукна на крепко обнимающих меня руках. Близость с отцом у меня всегда была какой-то физически-плотской. Я и до сих пор тоскую по пожатию его сухой руки, по прикосновению моей к его поредевшим, а когда-то пышным волосам.

И как я виновата перед ним за свое отстранение от Анны Ивановны сразу после его смерти, за одиночество ее последних лет, ее, пережившей на год единственную дочь! Как такое получилось? Ощущение не оправданной ничем вины так остро, что я пока не в силах ничего объяснить. Одно скажу: если в злых порывах всегда надо бы себя сдерживать, то в добрых — слушаться только сердца, не принимая во внимание никаких опровержений логики и рассудка. К этому выводу привела меня вся жизнь. Если бы я еще всегда умела исполнять зовы сердца!

Семейство Ашмариных появилось у нас в квартире в тридцать восьмом году после того, как с падением Ежова энкавэдэшник Папивин был срочно убран из Москвы на Сахалин, чтобы там отсидеться в очередное смутное время и благополучно вернуться в столицу к самой войне уже генералом. Все эти сведения — по слухам, для нас связь с бывшими опасными соседями оборвалась вместе с письмом ко мне с Сахалина Тамары Папивиной, скучавшей в провинции по своей элитной 25-й школе, где так возвышала детей «ответственных работников» близость к детям Сталина и Молотова. Нина Ашмарина училась в той же, как теперь говорят, «престижной» школе. От нее я стала постоянно слышать рассказы о скромном благонравии Светланы Сталиной и о буйном озорстве ее брата Василия.

Ашмарины заняли в нашей квартире большую комнату Папивиных, меньшую занял шофер с женой и ребенком. Две комнаты Ашмариным не дали, значит, они стояли ниже по рангу в партийной иерархии, чем отбывший энкавэдэшник. Так решила квартира. Александра Александровна, мать Нины, была вдовой видного большевика, как тогда еще говорили, и редактором журнала «Работница». Приехали Ашмарины к нам то ли с Тверской, то ли из Охотного ряда, бурно реконструируемых в это время. Вселились они в квартиру втроем: мать, дочь и их домашняя работница Лизавета. Так ее и звали все в квартире, где она заняла заметное место, активно отстаивая интересы хозяев в коммунальных страстях.

Мое сближение с Ниной, предрешенное нашим возрастом и территориальной близостью, началось обычным детским способом: я проникла в их большую, сумеречную, сверкающую темным паркетом комнату (бывшая гостиная Истоминых), уже не боясь отбывшей энкавэдэшной овчарки, с просьбой дать мне что-нибудь почитать. С такой же просьбой я стала иногда заходить по дороге из школы к Алеше Стеклову, чтобы получить из рук его матери томик Майн Рида или Диккенса. У Ашмариных книг было много, и книги у них были другие, чем у Стекловых, это были остатки библиотеки старого марксиста: на видном месте, в шведских застекленных полках, стояли красные томики Ленина, ниже располагалось собрание сочинений Плеханова. Но, конечно, не эти книги меня привлекали.

Благодаря библиотеке Ашмариных, я очень скоро прочитала всего Шекспира. Было такое старое издание в мягких обложках, где Шекспир на русском языке был представлен в прозаических переводах. Вот его я и прочитала тогда и, если говорить по правде, предпочитала хроники и комедии великим трагедиям. Впрочем, две драмы Шекспира я знала и раньше. Еще в тридцать шестом году мы с Тамарой впервые самостоятельно купили самые дешевые билеты на «Ромео и Джульетту» и два часа просидели на Никитском бульваре в нетерпеливом ожидании начала спектакля в театре Революции. А потом, когда давно уже опустили занавес и зал опустел, моя потрясенная подруга долго лежала на жесткой скамье самого верхнего яруса и безутешно рыдала. Я утешала ее, вытирая ее мокрые круглые щеки скомканным платочком, уговаривала, несмотря на гибель Джульетты, все-таки вернуться домой. И еще мы, постоянные посетители Вахтанговского театра, нашего, арбатского, театра, конечно, неоднократно видели «Много шума из ничего», восхищаясь Рубеном Симоновым и Мансуровой, а также синим «итальянским» небом на сцене. Вообще же мы с Тамарой старались попасть в театр при малейшей возможности и смотрели все подряд, без разбора, особенно, если предоставлялась возможность сделать это бесплатно.