Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

   Зато дома плохо.

   Так написано в записке, с которой прибежал один из младших приятелей Тристана. Круглый детский почерк — писала Сиан.

   «Приходи скорей, пока есть куда!»

   — Как там? — спросила Немайн.

   — Тихо, — ответил мальчишка, — слишком тихо. Друг с другом не говорят.

   Значит, снова надо бежать. Со всех усталых ног! Хотя бы потому, что там маленький! Вокруг него не должно быть нехорошо!

   Гвен и Тулла — что два дракона, красный и белый. Ходят друг вокруг друга кругами. Примериваются — как уязвить одной другую. Пока — словом, но кто знает, до чего дойдет? Шипят, точно змеи… А вдруг в волосы вцепятся? А у обеих на поясе оружие. У Туллы — красивый кинжал, у Гвен — сподручный на кухне топорик. Кость перерубить или капустный кочан располовинить.

   — Ты желала унизить Сенат? — говорит Тулла. — Получила свое: Немайн поставила народное собрание и заезжий дом выше. Рада?

   — Ты просила Немайн стать римлянкой! — откликается Гвен, — Вот тебе целая императрица. Не чья–нибудь — наша, раз Сенат признал! Довольна?

   Мама молчит. Почему? Сиан встала между сестрами. Раньше, когда совсем маленькой была, получалось — мирить. Может, и теперь? Посмотреть на обеих — снизу вверх, попросить тоненько:

   — Сестрицы… Не ссорьтесь. Пожалуйста!

   В ответ:

   — Уйди, мелкая! Ты тоже виновата! Тоже Немайн ночами спать не давала, пристала, как репей в волосы: не мельтеши, не мельтеши… Будь собой… Выбери… Выбрала! Стала!

   Пришлось голову опустить, отойти к маме. Та — к себе притянула, рукой обхватила.

   — Сиан не трогайте, — сказала, — маленькая она.

   — А сида маленьких слушает, как взрослых!

   — Она вообще не различает, кто большой, кто маленький! Сама наполовину ребенок!

   Сестры друг с другом согласны… и это плохо. Потому что согласны они против Сиан, против мамы и против Майни. Хорошо хоть зятьев нет: на одном зал, на другом кухня. Оба отчего–то согласились в семейную свару не встревать.

   — Верно, не различает… — соглашается мама, — Зато вы обязаны различать! Потому — помолчите. Немайн — сида, и желания ваши исполнила по–сидовски. Чего просили, того получили, сполна. Здесь ее вины нет… И в том, что от помощи нашей отказалась, по–своему сделала — тоже.

   Сестры переглянулись. Теперь они союзницы.

   — Мам, ты что, ушастую защищаешь? — удивляется Тулла. — Мы к этой змее всем сердцем… А она…

   Сиан фыркнула. Вот уж кто никогда «всем сердцем» не принимал сиду. Всегда видел в ней домашнего дракона, да еще и кусачего!

   — Ее дело, — говорит мама. — Мы ее не спросили, она нас. Я старше в семье, она — во власти…

   Гвен тяжело дышит, словно бежала или поднимала тяжести. Но голоса хватило — перебить родительницу!

   — Если бы она не пришла, отец был бы жив!

   И вот тогда мама встала. Медленно пошла на дочь, которая взялась отступать, да так и уперлась в стенку. Глэдис подняла было руку для пощечины — опустила. У дочери глаза ясные, искренние… глупые! Такое болью не перешибешь.

   — Если бы она не пришла, мы бы умерли вместе. Благодаря ей мы с вашим отцом счастливы были… еще полгода! Благодаря ей — вы все живы. Ее кровь — наша кровь. Она с этим согласилась. Только поэтому — виновата. Не тем, что навредила тебе или Тулле. Вам — поделом. Но через вашу и ее дурость — страдает род. Мы все — одно, одну зацепишь — другой больно… Сколько раз вам это отец говорил? Сколько мне повторять?

   Как только увидела тень понимания — хлестнула по лицу. Несильно, да хлестко.

   — Для памяти, доча, — сказала, — а то снова забудешь.

   Обернулась — на старшую да младшую. Не улыбаются. Что–то поняли?

   — Марш наверх. Старшенькие сегодня лягут без мужей… чтоб выспались, и чтоб те вас не утешали, поддакивая. Подушек хватит. А с Немайн я сама поговорю. Тоже мне холмовая хитрунья, семью сытного места лишила, почестей убавила… Побольше вашего получит!

   И вот — одна. Сида на ипподроме, то ли безразличная такая, то ли домой стыдно показываться… Неважно, явится. Придет, как нажравшийся селянских коров дракон к пещере. А ждет ее Глэдис, которая не героиня, не рыцарь. Год назад была в ранге почтенной хозяйки, равной при хорошем муже. Который и оказался — вождем и героем! Он сиду удочерил. Не побоялся древней богини, как теперь не испугался бы и римской императрицы. Его она слушалась… Так может, напомнить?

   К встрече пришлось готовиться — будто и правда, в двери вот–вот ворвется истекающая зловонием и ядом змеюка. Пришлось вспомнить все, что муж приберегал для трудных бесед, да и от себя добавить. От старательных сборов сначала стало легче, потом пришел страх. Вот повернется чудище неловко, и семья разлетится, как невзначай сброшенная со стола глиняная кружка…

   Разговор с самого начала пошел не так. Голос Немайн был слышен от самых ворот — резкий, уверенный, с сердитыми нотками.

   — Могущественный Эмилий, напоминаю тебе, что ты пока еще не часть нашей семьи. С моей сестрой ты только сговорен, не обручен, да и обручение, в отличие от брака, расторжимо. А разговор будет — семейный. Да, именно об ошибке… Потому — чтоб ушей твоих близко не было! Невеста твоя захочет — перескажет. Не захочет…

   Тишина, вслед за ней — шорох открывающейся двери. Никакого чудовища, обычная Немайн: только–только достающая до бровей челка, торчащие из беспорядочных прямых прядей уши. Ни вверх, ни вниз — ровно. Белые одежды хранительницы — пелерину порвала, известно где. Трехцветная ленточка — не забыта, пристегнута. Просто так — или она все еще помнит, кто она в этом доме.

   — Явилась? — спросила Глэдис, — Что скажешь?

   Теперь все, что бы сида не вывалила, будет ответом на вопрос матери. Но приемная дочь оглядывается, словно ищет кого–то. И — молчит. Поторопить?

   — В Сенате у тебя было много слов.

   Кивнула. Но губы не разжала. При этом — ни улыбки, ни дернувшегося уха, ни прижатых ушей. Ничего. Только уперлась руками в стол… Набегалась, и теперь ей тяжело стоять — несмотря на хитрую обувь.