Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

Неважно при этом даже: как – в терминах этих «мотивов», «влечений» или «желаний» – будем мы в каждом отдельном случае эту гомосексуальность понимать: как «нормальную» психическую конституцию человека или же, напротив, как «аномальную», и какое представление будем ей при этом давать.

Можно было бы говорить – положим, в терминах анатомии и физиологии – о множественной «природе» человека (включая и признание возможности «аномалий» этой природы»). Можно говорить о множественности различных культур психической деятельности человека: подобно тому, как мы говорим, к примеру, о «даосской» или о «дзен-буддистской» культурах психической деятельности, можно было бы говорить и о «гетеросексуальной» и «гомосексуальной» культурах психической деятельности человека. Причем говорить об этом можно не только в терминах различий в социокультурной ситуации развития человека, но также и в терминах различий в индивидуальной «траектории» развития человека, различий психогенеза соответствующей культуры психической деятельности.

Психоанализ, собственно, это и делает: он пытается понять гомосексуальную психическую конституцию именно как складывающуюся в ходе длительного и драматического прижизненного развития особую «культуру психической жизни», понять ее в свете представления о чрезвычайной сложности процесса этого развития – процесса, проходящего многие фазы, на каждой из которых человека подстерегают коварные опасности. Так что удивляться, сказал бы Фрейд, следует не тому, что в ходе этого развития возникают отклонения от его «правильного» хода и различные аномалии, но тому, что эти отклонения и аномалии, в конце концов, появляются все же не так часто, как можно было бы ожидать, если даже – не тому, что они появляются не в каждом случае. Удивляться стоит тому, что бесчисленные «подводные камни» и «ловушки» вообще еще оставляют место для «правильных» и «нормальных» исходов этого процесса.

Психоанализ обнаруживает эти «подводные камни» и «ловушки» психогенеза, выделяет критические точки этого процесса, разрабатывает целую систему психотерапевтических ходов, с помощью которых можно устранить «аномалии» этого процесса развития и «выправить» его, и т. д. и т. п.

Однако в данном случае, повторяю, неважно, как смотреть на «природу» гомосексуальности. Важно, что во всех рассмотренных случаях «гомосексуальность» берется внутри одного фундаментального образа человека, который и можно было бы назвать «человеком желающим». Важно, что во всех рассмотренных случаях не ставится под сомнение самая организация человека в логике «желания».

Мы можем иметь одни желания или другие – гетеросексуальные или гомосексуальные, «нормальные» или «аномальные». Можем признавать за нормальные, опять же, те или, наоборот, другие. Но при этом всегда считается «само собой разумеющимся», что мы не можем (коль скоро мы – люди) – мы не можем, не переставая быть людьми, быть организованы как-то иначе, нежели в логике «желания» (или «влечения», или «потребностей»).

И не возникает даже вопроса о возможной «случайности» этой организации, о ее возможной исторической преходящести или культурно-исторической относительности, вопроса о возможности какой-то фундаментально другой – иной «нашей» – психической организации.

Даже самый разговор об этом кажется каким-то «марсианским» – «марсианским» почти в буквальном смысле: кажется, что в такой манере можно говорить разве что о психической организации каких-нибудь «инопланетян», существ из других миров, каких-то космических пришельцев, но ни в коем случае не людей.

Фундаментальная организация человеческого существа в логике желания, или в логике влечения, или в логике потребностей представляется чем-то от него неотделимым, с чем человек стоит и падает; кажется, что человек не может иметь иной фундаментальной психической организации, не переставая быть человеком!

Но разве не так? И разве не приходится признать, что вне этой предельной антропологической рамки, вне этой фундаментальной «онтологемы» мы просто вообще не можем ни думать о человеке, ни понимать его, ни работать с ним? Казалось бы, это настолько само собой разумеется, настолько бесспорно и несомненно, что если и может возникнуть какой-то вопрос, то лишь вопрос о том, как это вообще можно ставить под вопрос?!

И вот в этом месте начинается Фуко. Он предпринимает работу: огромную по объему, исключительную по сложности, требующую невероятных усилий, уникальной культуры и феноменальной силы и смелости мысли – смелости и к тому же особой, почти «маниакальной» ее (мысли) настойчивости и последовательности, почти мессианской веры в значимость своего дела и свою призванность. Нужно было быть воистину «маньяком» своего дела – не меньшим, чем в свое время был Фрейд, – чтобы вообще довести это дело до конца. Ибо оно не просто исключительное по своей сложности, требующее всей силы мысли гения, но и, казалось бы, невозможное, немыслимое, просто – «бредовое»!

Поставить под вопрос и попытаться показать не универсальность, не «всеобщность», но, напротив, частность и историческую случайность, преходящесть – и не тех или иных конкретных конституций «человека желающего», но самого феномена этого человека как такового, как исторического «типа» или, если угодно, – «формации» человека, больше того: возвестить о «конце», или «смерти» этого человека, а коль скоро мы мыслим его в качестве универсалии человека вообще (по сути – единственно возможную конституцию человека вообще) – то, стало быть, возвестить не больше не меньше, чем смерть «человека вообще», единственно известного исторического типа или феномена человека вообще, – нельзя не признать, что все это вполне тянет на самый отчаянный бред сумасшедшего, если не на что-нибудь большее!

Но и это еще не все. Фуко пытается провести и другую мысль – опять-таки: мысль невероятную, потрясающую все обычные представления об этом, посягающую на самые, казалось бы, несомненные очевидности человеческого сознания, на наши самые твердые представления об отношении между человеком и властью, о самом существе этого отношения и, в частности, на представление о характерном как будто бы для всякой власти «отношении подавления» сексуальной жизни человека (из чего, как мы знаем, исходит в своем понимании человеческой сексуальности и психоанализ) и особенно, конечно, – подавления «отклоняющихся» и «аномальных» форм человеческой сексуальности. Итак, в противовес обыденным и расхожим (но, опять же, как показывает случай психоанализа, отнюдь не только им!) представлениям об этом, Фуко пытается показать, что власть (не только «внешняя» по отношению к отдельному человеку власть, но также и «внутренние», инкорпорированные в самое душевно-духовное «тело» человека и действующие в нем самом формы власти!), что власть – причем с самого начала, как только ее «руки» добираются до человеческой сексуальности, как только контроль над этой стороной жизни людей становится важным для власти, а тем более для современных форм власти, – что власть осуществляет свои стратегии по отношению к человеку не столько (и даже: вовсе не!) через механизмы прямого контроля и подавления, но, напротив, через чрезвычайно многообразные и изощренные аппараты и механизмы индуцирования и взращивания, внедрения и пестования этих форм жизни человека (включая и так называемые «отклоняющиеся»!) и через культивирование соответствующей психической и даже соматической, собственно телесной, организации, конституции человека! Причем пресловутая «идея подавления» сама входит, оказывается включенной в состав этих механизмов власти и также индуцируется (или, по крайней мере, ассимилируется) самой властью!

Все решительно восстает против этой, как может показаться, нарочито «переворачивающей все с ног на голову» мысли Фуко – мысли, очевидным и вызывающим образом противоречащей несомненным фактам и реалиям жизни!

Разве мы не знаем, как совсем еще недавно даже просто прямой, «вслух» разговор о сексуальности и связанных с нею темах и проблемах – и не только об «отклонениях» и «извращениях», но вообще об этой стороне жизни – был абсолютно невозможен? Разве мы не помним тотального и самого жесткого преследования тех же гомосексуалов, целых кампаний по борьбе с этим «злом»? Разве мы забыли времена, когда анонимного доноса, зачастую откровенного навета, клеветы и даже одного только подозрения оказывалось достаточно не только для публичной травли человека, но и для его уголовного преследования? Ибо ведь совсем еще недавно гомосексуальность считалась не просто «отклонением» и «аномалией» – в нейтральном, положим, собственно клиническом смысле, – но и «моральным злом» и даже уголовно наказуемым «преступлением». Человек, обвиненный в гомосексуализме, мог провести годы в лагерях – чего стоит хотя бы история того же Сергея Параджанова! И если подобное можно было проделывать по отношению к такому – известному на весь мир – человеку, то что и говорить о многих и многих безвестных жертвах.