Под грифом правды. Исповедь военного контрразведчика. Люди. Факты. Спецоперации. - Анатолий Гуськов

Гринев преподнес это так, словно я намеревался остаться в Советском Союзе.

Но хуже всего было то, что, выступая от моего лица, Гринев представил дело таким образом, что он нападает на Соединенные Штаты с моего ведома и что я согласен с этими нападками.

Однако теперь я получу возможность говорить. Я увижусь со своей семьей, и мои близкие сообщат прессе, что я полностью отмежевываюсь от моего "защитника" и от его обвинений.

Не следует ли мне пойти еще дальше и попытаться передать им устно мое сообщение для Управления?

Я надеялся, что нас оставят одних, но все-таки сомневался в этом. Я сумел вставить в свои показания на процессе значительную часть тех сведений, которые хотел бы передать Управлению. Как бы тщательно я ни подбирал слова, такое сообщение поставило бы мою семью под угрозу. Я решил этого не делать.

Мое возмущение Гриневым имело один положительный результат: оно помогло мне скоротать время. В 5 часов 30 минут вечера, четыре часа 40 минут спустя после, того, как судьи удалились на совещание, меня снова пригласили в зал суда.

Пока я стоял, ухватившись за деревянные перила, расположенные по обе стороны скамьи подсудимых, председательствующий зачитывал приговор. Это был длинный, очень длинный документ, и я даже заподозрил, что он был написан заранее, а не за те несколько часов, пока судьи совещались. Тот факт, что его распространили уже напечатанным среди корреспондентов немедленно после закрытия заседания суда, пожалуй, подтверждает это. Снова были перечислены обвинения, из чего стало очевидно, что судьи не только полностью согласны с заключениями обвинителя, включая показания "экспертов", но в ряде случаев пошли еще дальше Руденко. Например, они заявили, будто "последующие события подтвердили, что агрессивное вторжение самолета-разведчика "У-2" в воздушное пространство Союза ССР 1 мая было преднамеренно подготовлено реакционными кругами Соединенных Штатов Америки, чтобы сорвать парижское совещание в верхах, не допустить смягчения международной напряженности, оживить одряхлевшую и ненавистную всем народам политику "холодной войны".

Я был виновен не только в шпионаже, но и во всем этом.

Так вместе со мной на скамье подсудимых оказались Соединенные Штаты Америки.

Судья заканчивал свою речь. Это чувствовалось по его тону и передавалось аудитории. Все замерли.

"Заслушав все свидетельские показания и изучив все вещественные доказательства, — сказал судья, — Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР считает установленным, что подсудимый Пауэрс в течение длительного времени являлся активным секретным агентом Центрального разведывательного управления США, непосредственно выполнявшим шпионские задания этого управления против Советского Союза, а 1 мая 1960 года с ведома правительства Соединенных Штатов Америки на специально снаряженном военном разведывательном самолете "У-2" вторгся в воздушное пространство Союза ССР и с помощью особой радиотехнической и фотографической аппаратуры собрал сведения стратегического значения, составляющие государственную и военную тайну Советского государства, чем совершил тяжкое преступление, предусмотренное статьей 2 Закона Союза ССР "Об уголовной ответственности за государственные преступления".

Фоторепортеры придвинулись ближе. Я был полон решимости не выдать своих чувств, каким бы ни оказался приговор. Но мои пальцы еще крепче сжали поручни барьера.

"Вместе с тем, — продолжал судья, — оценивая все обстоятельства данного дела, по внутреннему убеждению в их взаимосвязи, учитывая чистосердечное признание Пауэрсом своей виновности и его искреннее раскаяние в содеянном, исходя из принципов социалистического гуманизма, руководствуясь статьями 319 и 320 УПК РСФСР, Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила: Пауэрса Фрэнсиса Гарри на основании статьи 2 Закона Союза ССР "Об уголовной ответственности за государственные преступления" лишить свободы на десять лет…"

Я не слышал остального. Я искал глазами своих близких, но в смятении не мог разглядеть их. Присутствующие в зале стоя аплодировали. Потому ли, что приговор им показался достаточно суровым или, наоборот, гуманным? Не знаю.

Лишь когда меня вывели из зала суда, я вдруг осознал всю тяжесть приговора.

Десять долгих лет!

В комнате, куда меня ввели, уже находились мои мать, отец, сестра Джессика, Барбара и ее мать. Я не мог справиться с собой. Увидев их, я не выдержал и зарыдал. Все они тоже плакали.

Мои надежды на встречу наедине оказались слишком оптимистичными. Кроме четырех охранников, двух переводчиков и врача в первые несколько минут здесь присутствовало полдюжины советских фоторепортеров.

Посередине комнаты стоял накрытый стол: бутерброды, икра, свежие фрукты, содовая вода, чай. Никто из нас не притронулся к еде. Мы только смотрели друг на друга. Три с половиной месяца мы ждали этого момента, боялись, что он может не наступить, и все же обдумывали слова, которые скажем при встрече. Теперь же, когда наступила эта минута, мы забыли обо всем. То продолжительное молчание, то вдруг все начинали говорить разом. Я и не знал, что так сильно соскучился по южному говору, пока не услышал их всех пятерых.

Большей частью это был обычный, ничего не значащий домашний разговор, но я уже давно так не разговаривал. Семейные новости. Приветы от сестер, племянниц и племянников. Рассказ о том, как наша собака Эк привыкает к Милледжвилу. Обсуждения: продавать ли машину? арендовать или покупать дом? переправлять ли мебель из Турции?

С того момента, как Руденко заявил, что не будет требовать смертной казни, я ожидал максимального срока 15 лет.

Теперь я узнал конец моего приговора, который я не расслышал в зале суда: десять лет с отбыванием первых трех лет в тюрьме. Это означало, объяснил переводчик, что после трехлетнего тюремного заключения меня могут направить в какой-нибудь исправительно-трудовой лагерь, расположенный в глубине России. По особому разрешению моя жена могла бы поселиться неподалеку и навещать меня "время от времени". Один американский юрист сказал моему отцу, что я имею право просить о переводе в трудовой лагерь после того, как отсижу в тюрьме полсрока. Срок отбытия наказания засчитывался с момента моего задержания, следовательно, я уже отсидел больше трех с половиной месяцев. Конечно, были испробованы и другие возможности облегчить мою участь. Мои родственники обращались и к Л. И. Брежневу, и к Н. С. Хрущеву, пытались встретиться с последним, но он в то время отдыхал на Черном море.

Мы как драгоценность лелеяли малейшую надежду, которую давал нам текст приговора. Но слова "десять лет" нависли дамокловым мечом.