Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

что же это, товарищи, да если бы хоть что-то такое.

Роль гнусна, но мне уже несколько жутковато — что совершат со мной серые пугала?

— Послушайте, что вы пишете, я же ни в чем не виноват, я просто хотел выйти из зала, я взрослый человек, отец, литератор...

— А я — коммунист! — Аргументы всасываются в черную дыру Учения.

Приближается рябой мент и начинает хлопать по плечам и ребрам. Да это же обыск!

— Что у тебя здесь? — замирает он в районе голеней.

Сапоги.

Искренне улыбаюсь. Мент остолбенело упирается в мою обувь. Сапоги чешские, недорогие и вряд ли могут представлять для мента ценность, но они на мне, и хотя всего лишь первый день, всего пару часов, но они уже заряжены моими флюидами. Впрочем, они могли показаться ему принадлежностью к какому-нибудь из трехбуквенных ведомств.

Мент уставился на обувь, и я вспоминаю Руслана, я обращаюсь к прочим источникам — убийство за сапоги!

Руки дергаются вниз. Неужели я намеревался разуться? Мент презрительно меряет меня взглядом.

Среди сидящих — брань и ссоры. Сосед в шубейке пытается через меня ударить мальчика в аналогичной одежде.

— Фамилия?!

— Скоба.

— Будешь выебываться, отправлю в вытрезвитель, — грозит кулаком Четыре Звезды.

Его отвлекает возня. Доставлены двое. Дрались. Выясняется, один из них — курсант военного училища.

— Что он тебе сделал?

— Куртку разорвал, — чеканит курсант.

— Пиши на возмещение ущерба.

— Да он же мою девушку... — разевает рот гражданский.

— Сядь. Быстро сядь! — толкает его полный возмущения мент.

Дежурная по залу щурится, она ищет второго.

— Послушайте, — начинаю я.

— Куда?! — толкает в плечо русоволосый с улыбкой. Растягиваю в ответ рот: я готов стать подобострастным, лишь бы вырваться из адского круга.

Прерви хронику, начнешь вновь с красной строки. Вспомни, не присутствовало ли в тебе кроме страха и любопытства тайной веры — все обойдется? И не благодаря невиновности, а в силу проверенной непотопляемости?..

Я вновь изучаю присутствующих. Менты из породы развращенных земледельцев. Точнее, из тех, кто занял места земледельцев, истребив истинных.

Среди задержанных — превалирование кричащей нестандартности. Оба соседа в ложных мехах кипят от энергии. Их невоспитанные тела буквально трясет от гнева и ужаса. Я любуюсь ими, не теша себя надеждой, — они не гарантированы от роковых шагов. В их мозгу заложена модель распада.

Мальчик из семьи торговых работников доказывает о свою непричастность к правонарушению. Мне трудно описать, как это определяется, но, согласитесь, в наше время принадлежность к любому клану чувствуется моментально. Подростка насильно усаживают. Почему им спокойней, когда все сидят? Боятся побега?

«И снится нам не рокот космодрома...» — шипит из дистрофичного динамика второе отделение.

Заволакивают пьяного парня. Дружок соседа справа ухитрился смыться, и добычу усаживают на пустое место. Парень ехидно улыбается.

— Что? — словно по телепатическому зову, наклоняется мент.

Парень демонстрирует удостоверение постового милиционера.

— Дай сюда, — протягивает руку мент.

— Не тебе, — парень водит пальцем и прячет удостоверение.

— Товарищ подполковник, — обращается мент к вошедшему, — тут наш попался.

— Сказано было — своих не брать.

Высший чин понимающе смотрит на удостоверение.

— Больше не напивайся.

И к подчиненным:

— Армию и флот тоже не брать.

— Товарищ подполковник, — вопреки вето распрямляюсь и подхожу к высшему здесь чину. — Со мной произошла ошибка. Я не оказывал сопротивления и...

— Фамилия. — Взгляд на волосы. Пятнадцать лет зад их можно было безнаказанно обкарнать. Можно было исполосовать брюки. Можно было оставить меня наедине с боевыми сверстниками.

— Вокинжеков.

Две Большие Звезды тасует рапорта.

— Так вот же подпись свидетеля. Это сроком пахнет.

— Да я просто хотел выйти из зала.

— В отделении разберутся.

Вталкивают девицу. За ней следует молодой человек. Она с порога начинает орать на ментов, требует немедленно врача ввиду сердечного приступа. Менты хохочут. Молодой человек деликатно удаляется.

— Ты сам пьяный, — отстраняет девица мента. — Дайте мне позвонить. Я могу умереть!

Хохот, брань, хохот. Задержанные стебутся, Скоба резюмирует: «Дура!»

— Кто ей дал контрамарку? — голос из-за мундиров.

— Кто тебе дал контрамарку?

— Я вам не собираюсь отвечать!

Четыре Звезды покачивает головой.

— Дай сюда сумку, — вырывает предмет у пьяного мальчика чубастый.

— Что это?

— Кимоно. Я дзюдо занимаюсь.

— Тебе в отделении покажут дзюдо!

— Этого тоже? — обо мне мент.

— Да. Второго дать в помощь? — ухмыляется капитан.

— Не таких бугаев доставлял.

— Да я же ничего не сделал. Ну как так можно?!

Мы поднимаемся по лестнице.

— Наверх? — недоумеваю я.

— Да, наверх, — будто бы я о чем-то проговорился, повторяет мент.

Выходим на плац. Меня запихивают в фургон. Но почему же мы подымались? В какой точке комплекса меня затолкали в машину?

Посмотревший на мои сапоги сопровождает нас в фургоне.

— Ты что, твою мать?!

Я ненароком прошелся по его ногам. Он, может быть, ожидал нападения, обознался в ситуации, но не был бы шокирован побоями, и тон его странен.

Большинство мальчиков из пикета — здесь. Куда нас везут? На расстрел? Теперь моя очередь метаться в неведении.

Напротив мента расположились два дружинника. Для поддержки? Для контроля общественности?

— Курить по одному! — командует мент. — Первыми курят товарищи дружинники, потом по очереди. Что я сказал?! Сейчас курю я! — мент замечает у себя сигарету. Он на той стадии опьянения, когда искусственная бодрость сменяется флегмой. Однако мент борется. Его долг — доставить партию нарушителей в отделение, а потом, вплоть до утра может быть, еще и еще блистать всеми доблестями эмведешника. Неизвестно, хорошо или плохо окажется опорожнить еще стакан-другой, хотя, появись такая возможность, он ни в коем случае не откажется.

— Всем сесть! — багровеет мент. — Я что сказал! Я мужик добрый, но если меня разозлить, тут уж никому не поздоровится. — Он с