Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

Важно, во-первых, – на что нацелено это доказательство, что, собственно, при этом защищается и отстаивается в своих правах, в праве на существование.

А нацелено это доказательство «равноправия» – на отстаивание права на существование уже наличных, массово существующих форм жизни и отношений.

Или, быть может, даже – «права на существование» тех форм жизни, которые выгодно культивировать и индуцировать различным силам в обществе, – выгодно в силу тех или иных, как правило, скрываемых, необъявляемых интересов: экономических (ибо с этим связана, как, скажем, с наркоманией, целая «индустрия» – «подпольная», «теневая», как у нас говорят, и даже, в значительной мере, криминальная, – «индустрия удовольствий», в которой «крутятся» немалые, если не сказать: огромные, деньги), политических, идеологических и т. д.

Уже тут следовало бы сказать: выгодно «властным силам», ибо власть, как мы сегодня понимаем, это всегда – нечто более широкое, нежели власть явная, тем паче официальная, чем та или иная группировка, стоящая у власти – в обычном, опять же, смысле. Явная власть сплошь и рядом является только прикрытием, маскирующим действительное положение дел. Причем, опять же, вопреки расхожим и выгодным для власти представлениям о ней.

И именно тут пролегает чрезвычайно важная и наиболее трудно ухватываемая пониманием граница между современным пониманием власти (в частности – или, быть может даже, прежде всего, – настойчиво проводимым Фуко) и привычным и понятным нам «марксистским» пониманием. Которое характерно, стало быть, – в чем убеждает разбираемый случай – отнюдь не только для марксизма и марксистов. Которое оказывается глубоко «въевшейся» в нас и трудно рефлексируемой идеей.

Мифологемой, понятное дело, – тем самым, опять же, марксовым «желтым логарифмом сознания», продуцирование которого только следует представлять себе теперь иначе, сложнее, чем это делал Маркс, – не в терминах, положим, «борьбы классов», но скорее в терминах – тотальных и тотально распределенных в обществе, или диффузных, как говорит Фуко, и к тому же: не или без-субъектных – «игр» (прямо-таки в духе Берна!), или же – как говорит однажды Фуко, вызывая шок и справедливый гнев своего этически озабоченного и бдительного оппонента, – в терминах «войны всех против всех». Некого «тотального сговора», ибо «игра» (или даже «война») есть всегда сговор – тотальный сговор, которым «повязаны» все участники, внутри которого и благодаря которому все они – все! – получают те или иные выгоды, свой навар». Каждый – свой, но непременно получают или, по крайней мере, рассчитывают получить.

Итак, важно, во-первых, что именно отстаивается в праве на существование: важно, что под видом абстрактного права на существование гомосексуальности «вообще» отстаивается всегда право на существование тех или иных конкретных форм гомосексуальной жизни, которые уже имеют место в обществе и которые (что бы тут нам ни говорили Фрейд или же, казалось бы, радикально противостоящий психоанализу в понимании «нормы» Фернандес) как раз и индуцируются и культивируются обществом, его механизмами власти, причем – как это ни парадоксально! – безотносительно к тому, признаются они этим обществом в качестве «нормальных» – или же отвергаются и даже преследуются как «аномальные», «отклоняющиеся» и даже как «преступные» или «греховные».

Во-вторых, важно, какие ближайшие (прямые) и более отдаленные (и, быть может, косвенные) последствия принятия того или иного представления о норме проистекают для самой гомосексуальности и ее носителей: сокрытие, подавление и, положим, стремление от нее освободиться, излечиться – или же, напротив, открытое и свободное ее отправление и утверждение как полноценной или, быть может даже, привилегированной формы жизни и отношений.

Важно, наконец, какие стратегии борьбы за свое существование – положим, борьбы с «преследующей» ее и «подавляющей» властью – развертывает гомосексуальность, ее носители и их сообщества (так называемые «сексуальные меньшинства»). Хотя, заметим в сторону, еще непонятно, кого тут держать за «меньшевиков», а кого – за «большевиков», особенно если иметь в виду не реализуемые в жизни явные формы поведения, но латентные – и зачастую бессознательные – установки и диспозиции.

Совершенно невероятная мысль тут состоит в том (что и пытается показать Фуко и что, конечно же, оказывается мыслью, абсолютно неприемлемой для здравого смысла обывателя; хотя, впрочем, – как мы видим на примере Фернандеса и психоанализа – и не только обывателя), что «борьба с властью» развертывается именно за те формы жизни, которые как раз этой самой властью и индуцируются, так что по некой жестокой иронии эти формы «борьбы с властью» – в смысле «против власти» – в действительности роковым образом оказываются как раз встроенными в стратегии власти, ассимилированными ими (если не ими индуцированными), оказываются только элементами скрытых стратегий и механизмов самой власти, то есть формами борьбы «вместе, заодно» с властью, а не «против» нее.

Здесь уже следовало бы самого Фернандеса спросить об основаниях его представлений о «норме»; представлений, из которых проистекает целая программа практических – в том числе психотехнических и социальных – действий.

Программа борьбы, во-первых, за «освобождение» – психологическое освобождение – самих желаний и лежащих в их основе влечений. И здесь свое место – место, стало быть, в единой, бросающей вызов обществу, освободительной по содержанию и прямо-таки «исторической» по значению борьбе – находит, вроде бы (как то показывает на примере Эйзенштейна Фернандес) и психоанализ, который психологически (а как следствие этого – также и этически) «оправдывает», реабилитирует гомосексуальные желания и влечения, представляя их психогенез как происходящий во многом независимо от человека и, стало быть, освобождая человека от всякой ответственности – прежде всего, нравственной – за эти «вмененные» ему (в обход его воли и даже сознания) влечения и желания. Во-первых, стало быть, программа борьбы против всякого рода внутренних, психологических барьеров и комплексов в связи с гомосексуальностью, борьбы за свободу – психологическую, внутреннюю.

А во-вторых, программа борьбы «внешней», социальной. Борьбы за возможность – так же открыто и свободно, безо всякой оглядки и страха и уж тем более безо всякого преследования и карающих санкций со стороны общества – отправлять гомосексуальные отношения, вплоть до полного «интегрирования» и «инкорпорирования» их в «тело» общества, вплоть до создания даже соответствующих социальных и правовых институтов, скажем, «гомосексуального брака и семьи» (со всеми проистекающими отсюда правовыми и прочими последствиями), вплоть до создания соответствующих каналов коммуникации, до формирования особой культуры и механизмов ее воспроизводства.

Стоит, однако, задуматься о действительных и зачастую скрытых основаниях всех этих рассуждений и действий, эксплицировать и «поставить под вопрос» тот образ человека, который за этими рассуждениями стоит, отдать себе отчет в том, откуда он, этот образ, взялся и чему (если не «кому») он служит – кому он реально, на деле выгоден, или: элементом каких стратегий власти этот образ является, и, стало быть, в какую «игру» дает согласие вступить и на чьей стороне находится тот, кто этот «образ» принимает – принимает как «истинный» или, быть может даже – как единственно возможный, отвечающий, положим, некой (безразлично: вечной и неизменной или же – претерпевающей изменения и исторической) природе, или сущности, человека.

И тут оказывается, во-первых, что это – вовсе не очевидный и не единственно возможный образ человека, но образ исторически случайный или, по крайней мере, исторически преходящий: образ, не имеющий для себя никаких внутренних (в данном случае – психологических, или психоаналитических) оснований, но некритически взятый откуда-то извне или даже: извне навязанный какими-то силами; образ, посредством которого эти силы только более эффективно манипулируют его носителями (а через них, быть может, – также и другими) и проводят по отношению к ним свои властные стратегии.

И, во-вторых, оказывается, что этим «образом» имеется в виду и утверждается в своей необходимости некий вполне определенный – и по своему содержанию, и по своему происхождению, и по своей принадлежности соответствующим стратегиям власти – исторический «тип» человека, а именно тот, который можно было бы назвать (по аналогии с обычными: человеком «разумным», или же человеком трудящимся», или же, положим, человеком «играющим») – «человеком желающим», или человеком «желания».

Действительно, разве не исходят разобранные нами рассуждения о гомосексуальности (причем важно: в равной мере – как Фрейда, так и, казалось бы, радикально противостоящего ему Фернандеса), разве не исходят они – как из чего-то несомненного, само собой разумеющегося – из представления о человеке как о существе прежде всего «желающем», то есть имеющем определенную конституцию «влечений» или, выражаясь более привычно для психологов, обладающем определенной конституцией или иерархией «потребностей» или «мотивов»?