Пепел - Стефан Жеромский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он снова почувствовал глубокое облегчение. Его обвеяло благоуханным ветром упоительного будущего. Впереди открылась взору вереница светлых дней.
Оркестр как раз заиграл польского, и торжественные величавые звуки подхватили Рафала на крылья с его новым решением. Вновь обретя счастье, он уносился в облака, он плыл в сиянии. Словно в обманчивом сне, видел он вереницу пар, выступавших изящно и чинно вдоль стен зала. Какой-то старый господин, который вел с пани Оловской этот танец, то пропадал у него из глаз в соседних залах, то появлялся снова. Обнаженные плечи, волосы, унизанные жемчугом, перевитые лентами, прически, сверкающие от драгоценных камней, блеск и шелест дорогого атласа, игра бриллиантов, запах духов, чарующие улыбки и взгляды… и музыка, будто сладостные волны плыли мимо него. Вот скользят пары одна за другой… Как дымка, проплывает барышня с прической l'oiseau de paradis…[432] Дальше шелестят платья с меховой оторочкой en lapin de Moscovie,[433] головы в токах de gaze argentée,[434] в тюрбанах à pointe mameluck,[435] в восточных и египетских уборах.
Не успели кончить полонез, как мелодичные звуки вальса увлекли в вихрь всю молодежь. Рафал страстно хотел танцевать с пани Эльжбетой, но ему не удавалось. С нею все время вальсировал кто-нибудь другой, либо ее отвлекали обязанности хозяйки, и она исчезала. Чтобы не стоять на месте, он танцевал с первыми попавшимися дамами. Один только раз, уже около полуночи, ему удалось сделать круг, держа в объятиях свое сокровище. В этот краткий миг все вылетело у него из головы, сами мысли словно замерли. Ни единого слова не нашел он в уме, хотя силился что-то сказать. Так и молчал, стиснув зубы.
Полночь миновала, и Кшиштоф все чаще стал искать глазами товарища. В сердце, в голове Рафал слышал, как бьет, приближаясь, роковой час. Молодой человек, дирижер танцев, объявил новомодный танец, английский country dance,[436] который должны были танцевать чуть ли не все гости. Несмотря на все старания, Рафалу не удалось потанцевать с пани Эльжбетой. Ему посчастливилось только в следующем лансье. Он знал этот танец еще со времен Варшавы, знал, что в некоторых фигурах он будет танцевать с нею vis-à-vis.[437] Закрыв глаза, он мечтал о том, что будет.
О, когда б он мог открыть ей свои муки! Уйти, уйти без единого слова… Свою даму, первую попавшуюся барышню, он засыпал веселыми остротами, пустыми любезностями. Он занимал ее, как присяжный остряк, а в глазах его светились насмешка, презрение и отвращение, и в душе он свою даму обзывал самыми нелестными словами. Среди каскада слов, обращенных к даме, он мечтал о той, дочери небес и дня. Начался танец. В первой же фигуре, когда они остались с пани Оловской одни, она шепотом сказала ему:
– Через каких-нибудь два часа…
– Что вы говорите, княжна? – прошептал он побелевшими губами.
– Я так нелюбезно должна напомнить вам об этом… Через каких-нибудь два часа вы оба уйдете отсюда.
– Я предпочел бы умереть здесь, а не на реке.
Их разделил плавный, упоительный танец. Она отошла, приседая, с улыбкой на чудном лице. Только легкий румянец… Но через две минуты танец снова вернул ее ему. Тогда из глубины своего мятущегося в оковах сердца он прошептал:
– Княжна…
– Как вы сказали?
– Княжна…
– Я, сударь, уже не княжна. Давно миновали те времена…
– Давно миновали те времена, и только мое несчастье…
– Какое, сударь?
– Я люблю вас… Безумно, отчаянно! Я умираю от тоски по вас… княжна!
Она, как того требовал танец, грациозно присела перед ним, сделала очаровательный реверанс и оставила его с другой, с дамой, которую он себе выбрал. Он легко скользил по паркету с улыбкой на плотно сжатых губах. Взор его туманился, и кровь холодела в жилах. Ему казалось, что никогда уже не придет та минута, когда он снова сможет коснуться ее руки. Ему чудилось, что гаснут огни, что молкнет музыка и все останавливаются вокруг в изумлении. Тянулась минута ожидания. Сотни веков заключались в ней. Дама что-то ему говорила, и он весело ей отвечал. Деланная веселая улыбка застыла на его лице.
Нет, не приходит… Музыка увлекает ее, веселая, как радостный смех. Неужели она больше уже не придет? Неужели он больше никогда не ощутит ее ладони в своих руках, не заглянет с восторгом в лазоревые глаза? Новой волной обдала его музыка, словно понятный сердцу язык, обращенный прямо к нему. Совершенно этого не сознавая, он правильно выделывал фигуры танца.
Наконец…
Он узнал ее по лазурному облаку, которым она всегда была окружена для него. Он узнал ее по запаху волос и по шелесту одежд. Сам он не мог поднять глаза от земли. Он видел ее ножки в белом атласе и белые ленточки, крест-накрест обвивавшие их. Вот он держит в своей руке ее руку, неподвижную, длинную, трепетную, мягкую и нежную, как букет никнущей резеды. Он все еще не может обнять глазами ее фигуру, они не видят. Только душа его упивается ею, как упивается ночным туманом цветок.
Вот она говорит ему тише шелеста шелка:
– Я не должна была…
– Что, княжна?
– Я не должна была позволить вам, сударь, даже на один час остаться в этом доме. Только из высоких побуждений…
– Еще только каких-нибудь два часа… Я тотчас уйду, и уже навсегда.
– Да, навсегда.
– Ни единого слова жалости…
– И вы говорите о жалости, дерзкий, который осмелился…
– Княжна, княжна… Я любил вас больше жизни. Вот почему… Я только это хотел вам сказать…
– Все уже кончено.
Она снова отошла. Как ароматным фимиамом обдал его звук этих слов: «Все уже кончено». Что могут значить эти слова? Что могут значить эти слова? Он напряг весь свой ум, чтобы постичь их смысл. Но прежде чем он успел собраться с мыслями, она, то удаляясь, то приближаясь, как того требовал танец, скользнула мимо него. Когда на один миг они снова оказались вместе, она спросила:
– Вы никогда сюда не вернетесь? Вы ведь сами сказали?
– Да, я сказал.
– Клянетесь честью?
– Как можно скорее, как можно скорее уйти – ха-ха!..
– Вы никогда не будете пытаться увидеть меня?
Он молчал.
– Говорите же…
– Я не могу этого обещать. Если останусь жив, я буду стараться тайно видеть эти места. Но об этом никто не будет знать.
– Поклянитесь, что не сделаете этого, и тогда, быть может, вы услышите о том, что в глубине души…
– Клянусь жизнью, честью, добрым именем, не могу… Я люблю вас…
– Молчите.
Спустя минуту она снова заговорила:
– Слушайте, что я вам скажу. Я хотела бы всегда вспоминать мою аллею в Грудно так, как до сих пор вспоминала. Я хотела бы всегда так же… Я люблю в себе эту страсть. Я ходила туда по вечерам, чтобы в мыслях до исступленья презирать вас за разбойничье нападение. Я ходила туда, чтобы пронзать глазами мрак и видеть как наяву ваши волчьи глаза, которые, словно иглы, впивались в меня, ваш искаженный смертельной улыбкой рот, слушать, как стучит сердце в груди… Как сейчас…
– Одно только слово…
– Я ходила одна в пустую аллею мечтать во тьме о том, как вы еще раз попробуете напасть на меня и как я убью вас одним ударом не ременной плети, нет! Как я убью вас одним ударом кинжала в трепетное сердце. Я всегда держала его наготове…
– О, если бы сейчас… Одним ударом!..
– Сейчас я уже не хочу. Все миновалось.
– Если вы велите, я сегодня на рассвете подставлю лоб под пулю, только выслушайте все.
– Говорите потише, на нас смотрят…
Она низко присела.
В глазах у него потемнело и дух занялся. Он пришел в себя, увидев, что надо делать новую фигуру. Минуту ему чудилось, что он сам стал совсем иным. Он смотрел вокруг светлыми примиренными глазами. Он поддерживал в сердце искорку тихого счастья. Она уже не приблизилась к нему в следующих фигурах танца. Только в последней, когда они на мгновение остались вдвоем, она сказала ему:
– Будет гавот. Вы танцуете?
– Да.
– Хорошо ли?
– Хорошо.
– А очень ли хорошо?
– По-моему, да.
– Попозже пригласите меня сплясать с вами гавот.
– Княжна, подарите мне, прежде чем я уйду отсюда, один краткий миг, один краткий миг наедине.
– Молчите.
Танец кончился, наступил минутный перерыв. Рафал вышел в соседний зал и там затаился в оконной нише. Он чувствовал такую усталость, точно его всего разломило. Все было ему безразлично, даже то, что произошло за минуту до этого. Он знал только, что те секунды, которые сейчас уходят в вечность, – это самая счастливая пора в его жизни. Самого счастья он совсем не ощущал. Он встряхнулся только тогда, когда увидел пани Оловскую в окружении дам и кавалеров. Все они о чем-то усиленно ее просили, а она отказывалась, смеясь своим серебряным смехом. Рафал подошел поближе и услышал, что ее просят сплясать tamburino.[438] Она ни за что не соглашалась. Ее довольно долго упрашивали, и тут Рафал вспомнил наконец, что она велела ему сделать. Он осторожно пробрался сквозь толпу и с поклоном стал просить хозяйку сплясать с ним гавот.
