Пропавшие без вести - Степан Злобин

А Зубов таким же четким, размеренным шагом возвратился в строй и стал с правого фланга на свое обычное место.

Начальник полиции, не дойдя до колонны, повернул и помчался бегом к комендатуре. Видно было, как он трусливо бормочет немцам свои объяснения.

Но «батальонные» колонны пленных стояли по местам, в строгом порядке, ожидая утреннего подсчета. Видя, что нет никакой угрозы, немецкий комендант, переводчик гестапо, фельдфебель и унтер-офицеры, как обычно, двинулись от комендатуры к колоннам пленных.

Казалось, на этом все кончилось. Даже Зубов, не нарушая установленного порядка, шагнул вперед и доложил, что в седьмом «батальоне» девятьсот тридцать семь человек, заболевших — одиннадцать, за ночь умерших — трое, в нарядах уборщиков — десять.

Гестаповский капитан, комендант, выслушал его рапорт, посмотрел на его ордена, на звезду на фуражке. Анатолий видел, как конвульсивная гримаса ненависти и злобы прошла по его сухому, точно у взнузданной лошади, длинному и ощеренному лицу. Он что-то сказал унтеру переводчику, и тот вдруг осклабился и принял «любезный» вид, когда, выслушав гестаповца, повернулся к колонне.

— Германское командование понимайт, что у вас есть большой празднество. Вы не пойдет на работ. Вы будет весь день отдыхайт на барак! — издевательски объявил он.

Анатолий сообразил, что слова переводчика «будете отдыхать» означают, что им сегодня не выдадут пищи.

Начальник полиции, который только что лакейски трусливо извивался перед фашистами, оправился от испуга и важно надулся.

— Батальон, напра-во! По-ротно, в барак — шагом марш! — скомандовал он.

Полицейские окружили колонну и, когда она подошла к дверям, кинулись палками подгонять входивших.

Однако сейчас это были уже не те люди, которых можно безнаказанно бить.

Бурнин увидал, как Силантий выхватил дубинку у полицейского и сбил его с ног, как другие пленные, входя в барак, на ходу ловчились ударить сбитого полицая ногами. Сзади, в колонне, тоже пошла какая-то заваруха, в дверях началась давка, брань, крики…

Стиснутый толпою и почти внесенный в гараж, Анатолий в тревоге искал глазами товарища, но Старик, военинженер, живо сдернул буденовку со своей головы.

— Надевай, — сказал он Силантию, — а мне дай пилотку.

Силантий послушно напялил буденновский шлем, и, конечно, теперь полицейский его не узнал бы. Избиты были четверо полицейских. Но полиция и не искала зачинщика потасовки. Они были озлоблены, разъярены, однако же понимали, что уже не найти виновных. Двери в гараж захлопнулись, и загремел снаружи засов.

Кто-то в бараке запел «Интернационал». Подхватили несколько голосов. Первые ноты прозвучали еще неуверенно, словно бы вопросительно, но в хор поющих вливались все новые голоса, звуки крепли, твердели. В полумраке люди стояли прямо, вытянувшись. Анатолий инстинктивным движением вскинул руку «под козырек», увидал, как в разных местах тот же невольный жест подбросил другие руки, и про себя подумал о том, как легко по такой примете узнать командира. «Да хватит вам! Замолчите! Стрелять начнут! Тише!» — раздались голоса боязливых людей. Однако пение заглушило их, допели все до последнего слова.

Кто-то уже продышал в тусклом окне смотровую дырочку и вел наблюдение из барака за лагерем.

— Завтракать остальных повели, — сказал незнакомый Бурнину человек, наблюдая в окошко.

— Значит, им не в зачет, что вместе с нами «ура» крикнули.

— Накричались досыта и радуемся! — с ехидцей сказал бородач, прозванный Дукатом за то, что в его вещевом мешке был, казалось, неисчерпаемый запас табаку, который он продавал по одной закурочке.

— А ты что, Дукат, недоволен, что ли? Валяй заяви претензию! — осадил ворчуна Силантий.

— Нет, я что же? Ничего! У меня пайка хлебушка есть. Я не хныкаю. Просто думаю, что демонстрацию лучше на сытое брюхо делать. А теперь наговеемся ради праздничка! — отозвался Дукат.

— А ты что, не кричал со всеми? — спросил Силантий.

— Ну как не кричал! Не хуже тебя небось рявкал, — признался бородач. — Раз народ кричит, как тут смолчишь! А лучше нам было бы сперва-то на завтрак. Баландой хоть хреновской, а все же горячей заправиться, потом уж кричать!

— Не сдохнем без завтрака! Зато «ура»-то как грянули, а! Будто в атаку! — радостно вспомнил Силантий.

— Они аж в портки навалили! Аж белые на крылечку сбежали! — подхватил Седой, парень большого роста, с детскими светлыми волосами.

— А Мотька-то, комендант, как сучка, дрожмя дрожал! — вставил кто-то еще.

— Он за свою дряготу найдет еще способ с нами сквитаться, полицейских дубинок не станет жалеть! — опять подал голос Дукат, — Давай расстилаться, что ль, земляки?!

Пленные, хоть и возбужденные событием, уже поняли, что предстоит однообразный и нудный голодный день. Иные предчувствовали, что им не дадут не только еды, но и дров для печурки, стоявшей в центре помещения. Начали расстилать на пол шинели, устраивая утепленные гнезда на троих-четверых разом — кто с кем привык и сдружился.

— И что ты, Дукат, как ворона, все каркаешь — кра да кра? — солидно сказал Силантий, устраивая подстилку. — Ты бы лучше для праздничка нам на всех табачку от души пожертвовал! «Ура» небось, говоришь, с народом кричал, а табачку дать не хочешь? Дерьмо ты собачье, Дукат! Кулак да и только.

— Чегой-то кулак? За что ты срамишь? Какой я кулак! — рассердился тот.

— А такой ты кулак, что зажал свой табак! Дашь закурить — так мы с тебя миром кулацкую званию снимем, а не дашь — так и будешь ходить в этой звании! — присоединился Седой, тоже устраиваясь на «лёжку».

— Ишь ты! — со злостью воскликнул Дукат, не найдясь что ответить.

— «Ишь ты»! Шиш ты! — передразнил Силантий. — Ты, Дукат, хоть бы полковнику снес табачку — ведь ему-то за всех пострадать придется!

— А нам за него не страдать?! — выкрикнул Курский — коротышка с реденькой бороденкой, светлоглазый, задиристый человечек.

— Сморкач ты, Курский, а еще соловей! Сравнил тоже хрен с колокольней! — сказал Силантий.

— Сморкач и есть! — возмутился даже Дукат. — Пойду отнесу полковнику от нас ото всех в поклон.

Став на коленки, он порылся в своем мешке, вытащил горсть махорки и обратился к тому же Силантию.

— Побереги мешок, я к полковнику, — сказал он, направляясь в дальний конец гаража, где ютился Зубов.

— Полиция! К нам! — крикнул в это время красноармеец, через свою смотровую дырочку продолжавший наблюдать за двором.

Все замерли, кто как был, думая, что могут выгнать на построение и все же начнут доискиваться зачинщиков драки. Кто лежал, сели или вскочили на ноги.

— Буденовку натяни пониже! — успел Бурнин подсказать Силантию.

— С солдатами! — выкрикнул от окна наблюдатель.

Громыхнул снаружи засов. Дверь гаража распахнулась, и в клубящемся облаке морозного пара явились начальник полиции — Мотька-комендант, с ним пятеро полицейских с дубинками и два немецких солдата.

Мотька, должно быть, спешил сквитаться с пленными за свою «дряготу». Он выглядел победителем. Злорадная, наглая мстительность за пережитый страх была написана на его острой, птичьей физиономии, светилась в круглых зеленоватых глазах и звучала в его голосе, когда он заговорил.

— Здравствуйте, господа большевистские патриоты! С праздничком вас, на три дня на карцерном положении!.. А вас, господин полковник Зубов, просят пожаловать в комендатуру для приятной беседы. Очень просили явиться совместно со мной, под эскортом почетного караула, — указал комендант на своих подчиненных. — Форма одежды парадная, — глумливо закончил он.

Крепкие, сытые, тепло одетые полицаи стояли в дверях и угодливо ухмылялись шуточкам своего начальства.

Угрюмая толпа голодных, измученных пленников встретила их полным молчанием.

— Сволочь продажная ты, комендант Мотька! И какая стерва тебя родила, удивительно! — спокойно, в гробовой тишине отозвался полковник. — Идем!

Зубов, видно, только свернул цигарку из табака, принесенного Дукатом, привычным жестом провел по карманам, но спичек, конечно, не было.

— Ну, кто огоньку на прощание? — просто сказал он.

Кто-то дал ему прикурить.

Бурнин увидал еще раз лицо сурового, твердого человека. Спокойствие и воля лежали в сдвинутых темных густых бровях, в сдержанном жесте, во взгляде, в полной достоинства статной осанке этого человека, чья грудь была в самом деле, как на парад, украшена орденами и медалями.

«Как он их сохранил до сих пор?» — мелькнула нелепая посторонняя мысль в голове Анатолия.

— Ну, идем! — повторил Зубов, с наслаждением выпустив крепкий табачный дым и направляясь к двери только в фуражке и гимнастерке.

— Товарищ полковник, оденьтесь! — крикнул кто-то ему вслед.