Пушкин и финансы - Коллектив авторов

же июня Пушкин пишет жене: «Денег тебе не посылаю. Принужден был снарядить в дорогу своих стариков. Теребят меня без милосердия»[920]. Этим строкам соответствуют бухгалтерские записи: 4 июня деньгами – 50 руб., 6 июня каретнику – 678 руб., 8 июня деньгами – 150 руб., 9 июня – 350 руб. и еще в тот же день 50 руб. Помеченная под 6 июня сумма в 678 руб. далась не сразу. Сохранился в бумагах Пушкина счет, по которому он выплатил «6 июня» каретнику. На самом деле этот проклятый каретник порядочно-таки надоел Пушкину, походил к нему за деньгами. Счет адресован безлично, на имя «его превосходительства» и составлен на сумму 370 руб. На счете после строчки итога дальнейшие записи сделаны собственноручно Пушкиным (начиная от цифры «308»). Вот конец счетаXXXVIII:

«Сегодня едут мои в деревню, и я их иду проводить, до кареты. Уж как меня теребили; вспоминаю я тебя, мой Ангел. А делать нечего. Если не взяться за имение, то оно пропадет даром»[921]. Уехали старики. Пушкин подсчитал расходы по 9 июня, и не совсем точно. Он подвел итог в 3924 руб., а со старым долгом в 4474 руб., а в действительности он равнялся 4034, а с долгом 4584 руб. Но 8 июня появилась и первая приходная статья: из Болдина Пеньковский прислал собранных с мужиков 400 руб. Во второй половине июня Пушкин писал жене: «Здесь меня теребят и бесят без милости. И мои долги, и чужие мне покоя не дают. Имение расстроено, и надобно его поправить, уменьшая расходы, а они обрадовались и на меня насели. То то, то другое»[922]. А 27 июня Пушкин писал: «меня в ПБ останавливает одно: залог имения нижегородского». [923] И приблизительно в это же время: «Меня здесь удерживает одно: типография. Виноват, еще другое: залог имения. Но можно ли будет его заложить? Как ты права была в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне столько уж крови, что все пиявки дома нашего ее мне не высосут»[924]. 11 июля Пушкин опять писал: «Не еду к тебе по делам, ибо и печатаю Пугачева, и закладываю имения, и вожусь, и хлопочу»[925]. И вновь: «я закладываю имение отца: это кончено будет через неделю»[926]. И 14 июля: «у меня большие хлопоты по части Болдина»[927].

Наконец, кончились хлопоты по части залога: 20 июля Пушкин получил из ломбарда за кистеневские души 13200 руб. Настало время выпроваживать Льва Сергеевича в Грузию. Он уже надоел в Петербурге. «Лев Сергеевич, – писал о нем Пушкин жене, – очень себя дурно ведет. Ни копейки денег не имеет, а в домино проигрывает у Дюме (ресторатор) по 14 бутылок шампанского. Я ему ничего не говорю, потому что, слава Богу, мужику 30 лет; но мне его и жаль, и досадно. Соболевский им руководствует, и что уж они делают, то Господь ведает. Оба довольно пусты»[928].

За «пустого» братца пришлось уплатить изрядные суммы: в ресторан Дюме за вино (то самое, проигранное) 220 руб. и на руки 280 руб. Это 23 июля в день получения денег из ломбарда, а затем, очевидно, перед самым отъездом 31 июля Пушкин вручил братцу 950 руб. Кроме того, Пушкин поспешил отослать долг Льва Сергеевича Павлищеву – 837 рублей. Павлищев благодарил Пушкина письмом и не постеснялся тут же дать поручение шурину. ни более, ни менее. выкупить из ломбарда фермуар и продать его по своему усмотрению. Это неизданное письмо уместно привести[929].

25 октября/6 ноября 1834

Варшава

Милостивый Государь

Александр Сергеевич.

По слухам, дошедшим до батюшки, что вы уже воротились из деревни в Петербург, я спешу поблагодарить вас за деньги, высланные вами на удовлетворение одного из безответных заимодавцев Льва Сергеевича. Не худо бы расплатиться и с другими, в особенности с Плещеевым и Гутом; но это Лев Сергеевич должен знать лучше нас с вами.

В последнем письме вы спрашивали, скоро ли родит Ольга? 8/20 октября она разрешилась сыном Львом благополучно: не пишет сама к вам потому, что глаза у нея еще слабы. Вы были так добры, что обещали прислать что-нибудь к ее родам: теперь, более нежели когда-нибудь, вы сделаете доброе дело исполнением благого вашего намерения. Крайность положения моего вам известна, и говорить о ней больше было бы здесь повторением всего прежде к вам писанного. Если у вас нет лишних тысячи полторы, то я убедительно прошу выкупить в ломбарде фермуар и булавку, заложенные за 450 руб., и продать по вашему усмотрению. Что бы ни дали, я от теперешней моей нужды приму с благодарностью; здесь же покупщиков не найдешь; варшавские щеголихи не знакомы с петербургскою придворною роскошью. Исполнением этой просьбы, тем или другим способом, вы истинно обяжете покорнейшего всегда к услугам

Н. Павлищева.

NB. Мне хотелось бы знать ваш адрес: это письмо отправляю просто – в Петербург.[930]

С отъездом Льва Сергеевича не исчезли из бухгалтерских заметок Пушкина записи расходов на брата. Уже 1 сентября было выплачено портному 391 рубль.

Родители продолжали висеть на шее Пушкина. В счет назначенного им содержания он должен был уплачивать «за дом» – квартплату и выдавать харчевые людям. А челядь Сергея Львовича была сущая саранча, до 15 человек, но барин любил быть окруженным людьми и сердился, когда всю челядь не видел на лицо: «да где тот? да где этот? да кто его послал?» [931] Эту челядь в отсутствие родителей тоже надо было содержать, а затем надо было слать деньги в деревню. В 1834 г. родители уехали в Михайловское 11 июня и вернулись в Петербург 15 декабря: за это время Пушкин переслал им 1350 руб.

1 ноября Пушкин подвел бухгалтерские итоги. Получил он всего денег 13890 руб., израсходовал 8131 руб. и записал свои размышления: «Остается 5709XXXIX. – Вычесть из них старого долгу за сестру и за людей 550, остается 5159. Беклемишев требует из них 2000, и Прасковья Александровна (Осипова) 1870. Если им заплатить, то останется еще 1229 руб…». Долг Беклемишеву был неприятный, застарелый долг. Лев Сергеевич задолжал А. П. Плещееву 2000 руб. и 30 червонцев. «Долг этот, по словам Павлищева, каким-то образом принял Аничков на себя, в надежде получить деньги от Л. С. в Петербурге. Денег он не получил, а между тем Плещеев, по случаю сдачи своей роты, попавши в трудное положение, требует