Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц” - Анджей Заневский

Я зажал когтями перстень и попытался клюнуть металл, надеясь, что он окажется съедобным.

Но золото невозможно было ни разбить, ни поделить на кусочки.

Летавшие высоко под куполом голуби и галки вызывали у меня опасения. Все, что мне до сих пор удавалось добыть, приходилось красть, хватать, вырывать, отнимать.

Может, голубям и галкам тоже нравится золото?

Я перетаскиваю перстень на самый верх стоящей неподалеку статуи.

— Это мое! Не смейте трогать! — предупреждаю я порхающих вокруг птиц.

Я снова пытаюсь разбить перстень, изо всех сил колотя его клювом.

— Мой! Мой! — повторяю я.

Перстень не рассыпался, даже не треснул под ударами. Здесь, ближе к падающему сквозь люнеты свету, он блестел еще ярче.

Клюв заболел от яростных ударов, глаза зашлись бельмом от злости. Я вертел перстень во все стороны, клевал его, щипал, грыз. Золото оставалось целым, неизменным, лишь кое-где слегка потертым.

— Я все понял!

С перстнем в клюве я вылетел сквозь ближайший ко мне люнет и сел на берегу заросшего тростником и кувшинками пруда.

Если и зерна, и высохшее мясо, и клубни от воды разбухают, то, значит, и блестящий металл точно так же можно размочить.

— Ну конечно же! Конечно же! — уговариваю я сам себя.

Я озираюсь по сторонам… Вот и наполненное водой углубление в каменной плите. Я подбегаю поближе, беру кончиком клюва перстень и погружаю его в воду. Перстень увеличивается в размерах, дрожит, зеленеет. Я слегка трясу его, чтобы он быстрее размяк. Держу крепко, опасаясь, что он может погрузиться слишком глубоко и я потом не смогу достать его. Как зачарованный я смотрю на блестящий, сверкающий на дне предмет. Подпрыгиваю, хожу вокруг, нетерпеливо перебирая ногами. Может, он уже размяк от воды? Сую клюв в воду, пробую. Никакого эффекта.

Я раздраженно верчу головой над лежащим в воде золотом.

— Ну, сколько еще ждать? — спрашиваю я со злостью.

Высоко над колоннадой появляется бело-черная стая. Сороки — вся моя семья. Они вертят головами, опускаются пониже, снова взмывают вверх.

— Сарторис! Мы нашли Сарториса!

От злости пух у меня на голове встает дыбом. Они же отберут у меня золото! Мое золото! Золото, которое я сам нашел! Ведь они же подкрадываются и воруют друг у друга все что попало!

Перстень сверкает в воде ярким блеском. Они уже заметили его.

— Что это там у тебя такое, Сарторис? Что это ты нашел?

Я хватаю перстень в клюв и вытаскиваю его из воды. От сияния становится больно глазам.

— Дай! Отдай! Покажи! Это мое! — кричат все подряд.

— Это только мое! Это только мое! — яростно кричу я, злобно ворочая глазами, и улетаю.

Сороки летят за мной, крича и хлопая крыльями. Они ныряют вниз, падают, взмывают ввысь, окружают меня со всех сторон. Я лечу как раз над серединой пруда, когда сразу несколько сорок кидаются снизу мне наперерез.

— Отдай! Это мое! — кричат все наперебой. Они подлетают с боков, снизу, сверху. Как удрать от них? Куда? Куда лететь? Впереди, на противоположном конце пруда, тоже ждут сороки.

— А вот и ты, Сарторис! Что ты там несешь? Отдай! Дай!

Сорочий хор окружает меня, осаждает со всех сторон.

Они уже близко. Клювы отовсюду тянутся за золотом.

Кто выбил у меня перстень? Кто ударил крылом или клювом прямо в блестящий кружок? А может, это я сам на мгновение разжал клюв?

Перстень падает, сверкая, как желтый огонек. Плеск воды. На поверхности расходятся круги.

— Упал! Нет больше золота! — злятся сороки.

Все следующие дни я кружу над прудом, пытаясь разглядеть в глубине сияющий перстень. Наконец, когда солнце стоит в самом зените, я замечаю на дне приглушенный блеск, золотистую точку.

Вскоре блеск исчезает, и я о нем забываю.

Сарторис боялся возвращения людей. Он встречал их следы — рассыпающиеся скелеты, дома, стены, дороги, стальные арки, плиты, руины, бетонные блоки. Он видел трупы, развалины, смерть и все же не верил, что их уже нет. Достаточно было присесть на ветку, как под деревом появлялась стучащая ребрами, настырная, дерзкая толпа скелетов. Разбросанные кости, раскрытые двери, пустые дома… Казалось, что человечество вымерло, исчезло, уступило место более стойким, более живучим видам зверей.

Скелеты были везде — они лежали, стояли, сидели, взбирались по лестницам, обнимали друг друга. На площадях, на полосах асфальта, в домах, под деревьями, в проржавевших стальных коробках… Смерть застала их врасплох, настигла внезапно. Сарторис пролетал над улицами, площадями, крышами и, хотя видел вокруг смерть и только смерть, все еще боялся, что люди вернутся.

То, что они оставили после себя, подавляло — все было таким огромным, таким внушительным. Даже теперь некоторые птицы все еще боятся входить в раскрытые ворота, влетать в глубокие шахты, в подвалы, коридоры, туннели.

Ты тоже залетаешь туда с опаской: а вдруг закроется дверь, вдруг захлопнется оконная створка и ты не сможешь выбраться обратно? Да может ли быть такое, чтобы никого не осталось в живых? Неужели они действительно все вымерли?

Сороки летят за тобой, повинуются твоему зову. Ты самый молодой вожак сорочьей стаи. Тебе никогда не приходило в голову задуматься, почему так получилось? Почему они слушаются именно тебя?

Ты подчиняешься их выбору. Ты испытываешь радость оттого, что уже сейчас, после первой в твоей жизни зимы, к весеннему равноденствию, как только ты успел превратиться в крупную сороку с густым, блестящим оперением, они признали тебя и выбрали своим вожаком.

Но другие сороки не испытывают страха перед мертвыми людьми. И ты не хочешь показывать свой страх, не хочешь признаваться, что боишься их, потому что иначе никто не станет ни повиноваться тебе, ни слушать тебя.

Дома из стекла и стали — огромные, сияющие под лучами солнца, обжигающие крылья и ноги. Воробьи, голуби, галки, вороны используют каждую щель, каждое отверстие, вытяжную трубу, разбитое стекло, открытое окно для того, чтобы проникнуть внутрь и устроить свои гнезда в столах, ящиках, шкафах, на креслах, стульях, кроватях.

Но ты предпочитаешь усердно переплетать среди ветвей прутики и проволочки, обрывки проводов и тонкие косточки. Да, там, в домах, гнездо защищено от дождя и ветра, от жары и снега, но ты предпочитаешь оставаться здесь, потому что в безбрежном море зелени чувствуешь себя в большей безопасности.

Давно ли, Сарторис, тебя так мучают превратности людских судеб? Ведь ты же не знаешь людей, ты видел лишь их рассыпающиеся скелеты и обрывки одежды. Ты знаешь их только по памятникам — каменным и гипсовым фигурам, которых так много в городе. Ты всматриваешься в их лица, клюешь их каменные глаза, рты, носы, оставляешь на них свои испражнения.

А может, ты боишься даже памятников? Боишься, что они вдруг оживут и задвигаются? Боишься, что закидают тебя камнями?

А может, это заснувшие люди превращаются в камень? А камни? Не превратятся ли они обратно в людей?

На крышах построенных людьми домов вьют свои гнезда орлы, соколы, ястребы. На этажах пониже гнездятся аисты, пеликаны, журавли. Совы предпочитают устраиваться в башнях, в лишенных окон бетонных бун­керах. Когда ты пролетаешь мимо, клекочущие журавли запрокидывают головы, шипят, бьют крыльями, стараясь отогнать тебя подальше.

Еще ниже бродят волки, они охотятся на мелкую живность, которая прячется в подъездах, арках, подвалах, подземельях, в зарослях заполонившей все кругом невысокой растительности, в кустах, виноградниках, в траве.

Повсюду видны следы, знаки, постройки, оставленные теми далекими, неизвестными созданиями, которые жили здесь до тебя.

Я лечу за Сарторисом, не забывая при этом внимательно смотреть по сторонам, ведь, занятый своими поисками, он может вовремя не заметить приближающейся опасности. Непонятно, чем это он так озадачен. Почему кружит над городом и все что-то высматривает, выискивает? Да знает ли он сам, чего ищет?

Лисы, волки, куницы, еноты, рыси, барсуки, собаки, кошки, выдры, змеи, ястребы, коршуны, соколы подкарауливают, поджидают, следят за каждым движением сорочьей стаи.

— Сарторис! — обеспокоенно кричу я.— Взгляни-ка вон туда…

Волки бьются за самку. На покрытом бетоном, стеклом и асфальтом холме разлеглась волчья стая. Волки наблюдают за дерущимися самцами, смотрят на вытаращенные, налитые кровью глаза, на обнажившиеся в оскале белые зубы, на напрягшиеся, изготовившиеся к прыжку спины. Волки кружат по площади, ждут удобного момента, чтобы нанести последний, смертельный удар. Рычание, тявканье, скулеж, вой, фырканье…

Ты пролетаешь над занятым волками пространством, не ожидая развязки этого боя, не дожидаясь крови из глубоких ран, которую ты любишь пить или, уже загустевшую, собирать клювом с поверхности камней. Волки аж дрожат от ненависти… Волчица свысока, гордо подняв голову, смотрит на бьющихся за нее соперников. И вдруг волки отскакивают друг от друга, поджимают хвосты и удирают с поля боя, как будто внезапно придя в ужас от собственной ненависти.