Как любят мертвые - Чарльз Буковски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моей следующей проблемой были припадки дурноты. Но нападали они на меня, только когда я стоял в очередях. Когда я стоял в очереди, меня охватывал ужас. Это было невыносимо.
Я осознал, что в Америке и, возможно, во всех остальных местах все сводится к стоянию в очереди. Мы делаем это везде. Водительские права: три или четыре очереди. Ипподром: очереди. Кино: очереди. Рынок: очереди. Я ненавидел очереди.
Я чувствовал, что должен быть какой-то способ их избежать. Ответ на меня снизошел. Побольше служащих. Да, вот ответ. По двое на каждого человека. По трое. Пусть служащие стоят в очереди.
Я знал, что очереди меня убивают. Я не мог их принять, но с ними мирились все остальные. Все остальные были нормальными. Для них и жизнь прекрасна. Они могли стоять в очереди и не чувствовать боли. Они могли стоять в очереди вечно. Им даже нравилось стоять в очереди. Они болтали, ухмылялись, улыбались и флиртовали друг с другом. Им больше нечего было делать. Они не могли придумать, чем бы еще заняться. А я вынужден был смотреть на их уши, рты, шеи, ноги, жопы и ноздри – на всю эту срань. Я чувствовал, как из их тел, как смог, сочатся смертельные лучи, а слушая их разговоры, мне хотелось орать:
– Господи Боже мой, помогите же мне кто-нибудь! Неужели я должен так страдать всего лишь за то, чтобы купить фунт гамбургеров и полбулки ржаного хлеба?
Дурнота подступала, и я пошире расставлял ноги, чтобы не упасть; супермаркет начинал вихрем кружиться у меня перед глазами вместе с лицами приказчиков, с их золотистыми и коричневыми усиками и умными счастливыми глазенками, все они собирались стать когда-нибудь менеджерами супермаркетов, с их добела отчищенными довольными рожами, купят себе дома в Аркадии и еженощно будут оседлывать своих бледных блондинистых благодарных женушек.
Я снова записался на прием. Мне назначили первую встречу. Я прибыл на полчаса раньше, а туалет работал исправно. Медсестра вытирала пыль в приемной. Она нагибалась и распрямлялась, и сгибалась не до конца, и затем направо, и налево, и поворачивала ко мне свою задницу, и сгибалась опять. Белая форма ежилась и вздергивалась, забиралась выше, поднималась: вот колено в ямочках, вот бедро, вот ляжка, вот все тело. Я сел и открыл номер Лайфа.
Она перестала вытирать пыль и повернула ко мне голову, улыбнулась:
– Вы избавились от перчаток, мистер Чинаски.
– Да.
Вошел доктор: похоже, он был чуточку ближе к смерти. Он кивнул мне, я встал и вошел за ним в кабинет.
Он сел на свою табуретку.
– Чинаски. Как дела?
– Ну, доктор…
– Не ладится с женщинами?
– Разумеется, но…
Он не дал мне закончить. Волос у него стало еще меньше. Пальцы подергивались.
Казалось, он задыхается. Похудел. Отчаявшийся человек.
Его жена с него сдирала шкуру. Они обратились в суд. В суде она дала ему пощечину. Ему это понравилось. И делу помогло. Они разглядели в ней суку. Как бы то ни было, вышло все не слишком паршиво. Она ему кое-что оставила. Конечно, вы знаете, какие у адвокатов гонорары. Сволочи. Видели когда-нибудь адвоката? Почти всегда жирные. Особенно рожи.
– В любом случае, черт, она меня развела. Но чуть-чуть мне осталось. Хотите знать, сколько вот такие ножницы стоят? Посмотрите. Жестяные с винтиком посередине. 18.50. Господи боже мой, а еще нацистов ненавидели. Да что такое быть нацистом по сравнению с этим?
– Не знаю, доктор. Я говорил вам, что я в смятении.
– Пытались обращаться к психоаналитикам?
– Бестолку. Они тупые, никакого воображения. Мне психоаналитики не нужны. Я слышал, они заканчивают тем, что сексуально злоупотребляют своими пациентками.
Мне б хотелось быть психоаналитиком, если б я мог выебать всех женщин; а если не считать этого, их профессия бесполезна.
Мой врач сгорбился на табуретке. Он еще больше пожелтел и поседел. Все его тело корежило. Ему почти пришли кранты. Хотя приятный парень.
– Ну вот, я избавился от своей жены, – сказал он. – Все кончено.
– Прекрасно, – ответил я, – расскажите мне о том, как вы были нацистом.
– Что ж, выбора у нас не было. Нас всех просто загребли. Я был молод. То есть, черт возьми, а что было делать? Зараз ведь можно жить только в одной стране.
Поэтому идешь на войну, и если не сдохнешь, то окажешься в товарном вагоне, и в тебя будут швырять всякое говно…
Я спросил его, трахнул ли он свою славную медсестру. Он деликатно улыбнулся.
Улыбка говорила: да. Затем рассказал мне, что после своего развода он назначил свидание одной пациентке, зная, что неэтично так обращаться с пациентками…
– Да нет, я думаю, все в порядке, доктор.
– Очень интеллигентная женщина. Я женился на ней.
– Та-ак.
– Теперь я счастлив… но…
И он развел руками…
Я рассказал ему о своей боязни очередей. Он прописал мне Либриум.
Затем у меня на заднице появился рассадник прыщей. Я агонизировал. Меня связали кожаными ремнями, эти ребята с тобой могут сделать все, что захотят, дали местный наркоз и перетянули всю задницу. Я повернул голову, посмотрел на своего врача и спросил:
– А если я передумаю?
На меня сверху вниз глядели три физиономии. Его и еще двух. Он будет резать. Она подавать тампоны. Третья – совать в меня иголки.
– Вы не можете передумать, – ответил врач, потер ладони, ухмыльнулся и приступил…
В последний раз я видел его по поводу серы в ушах. Я видел, как шевелятся его губы, пытался понять, но ничего не слышал. По глазам и лицу я определил, что для него снова наступили черные дни, и кивнул в ответ.
Было тепло. У меня немного кружилась голова, и я подумал: ну да, прекрасный он парень, но почему он не выслушает о моих несчастьях, так нечестно, у меня тоже есть проблемы, к тому же я должен ему платить.
В конце концов, мой врач сообразил, что я оглох. Он вытащил что-то похожее на огнетушитель и засунул мне в ухо. Позже показал мне огромные куски серы… дело было в сере, объяснил он. И показал мне их в ведре. Они правда были похожи на пережаренную фасоль.
Я встал со стола, заплатил ему и ушел. Я по-прежнему ни черта не слышал. Мне было в особенности ни плохо, ни хорошо, и я думал, какой недуг, интересно, я принесу ему в следующий раз, что он с ним сделает, что он будет делать
