Записки бывшего милиционера - Эдуард Скляров

Последним местом работы моей матери был газетный киоск на центральной улице Тихорецка. Но после смерти тёти Дуси у неё и на эту работу сил не было, и она уже сама решила переехать к нам в Архангельск.

Я поехал в Тихорецк, чтобы помочь матери продать дом, упаковать и отправить багажом мебель и другие крупные и тяжёлые вещи в Архангельск, но сама она со мной поехать не могла, у неё оставались еще кое-какие дела по оформлению пенсионных и других документов.

Встретить мать в Москве ни меня, ни Елену не отпустили с работы (был конец года), а для Ирины так и не смогли приобрести билеты на поезд, несмотря на то, что использовали все имеющиеся связи. Пришлось просить малознакомых по поездке в ГДР Майоровых, проживающих в Москве, встретить мать и помочь ей перебраться с Курского вокзала на Ярославский. Они пообещали, но обманули — не встретили. Потом страшно было даже слушать, как она перебиралась с вокзала на вокзал сама. Только на второй день нахождения в Москве ей удалось закомпостировать билет на архангельский поезд. Новый год она провела на вокзале (а мы дома сходили с ума, не зная, что там с ней происходит), как я когда-то в Домодедово, пытаясь попасть в Тбилиси из Риги во время армейского отпуска.

2 января 1989 года утром мы встретили с поезда мать, которая окончательно рассталась с Тихорецком, где она была практически одна, все родственники поумирали, помощи ждать было не от кого. Единственный оставшийся племянник Сашка Сахаров (который приезжал к нам в гости) жил на другом конце Тихорецка, но погряз в склоках и скандалах со своей бывшей женой, сыном и их роднёй. Он, по сути, также остался один.

Одним словом, наша семья увеличилась. Мы выделили матери отдельную комнату, обставили необходимой мебелью, купили отдельный телевизор. Но было заметно, что ей не хватает тихорецкого простора, ей было тесно в нашей квартире. Удивительно, но Инна почему-то не находила с ней общего языка, всё больше молчала. Ирина уже была замужем и с нами не жила. Весной (где-то в марте) у матери начались проблемы с сердцем, и мы положили её в больничный стационар УВД, где её немного подлечили.

Год пролетел незаметно. Состояние здоровья матери было нестабильным, но она редко жаловалась и всё время вспоминала Тихорецк. В декабре родился её правнук (Ярослав), но зимой, в морозы, Ира не рисковала везти его к нам, чтобы показать бабушке.

15 марта 1990 года утром Елена убежала на работу, Инна — в школу. В десять часов я вернулся с суточного дежурства, был ответственным по УВД. Удивился, что мать не выходит из своей комнаты. Тут меня как током ударило. Открываю дверь — а она уже мертва, рядом валяется открытая упаковка нитроглицерина. Елена потом рассказала, что вечером мать была в очень хорошем настроении, шутила, долго смотрела телевизор, ни на что не жаловалась.

При всей тяжести утраты я благодарил Бога, что она ушла без мучений, не будучи парализованной. Этого она боялась больше смерти и иногда об этом говорила.

Описывать последующие дни — это значит вернуться к кошмару. Очень помог с организацией похорон А. С. Малаховский — работник отдела ООП, ставший моим приятелем на почве совместной работы над книжками «Защити себя сам» и «Словарь жаргона». Поминки устроили дома, с приготовлением всего необходимого для этого помогла Валентина Ивановна — мать Артура, нашего зятя.

Мы всем своим послали телеграммы. От родственников и сослуживцев матери с соболезнованиями откликнулись: из Тихорецка Люба Лощёнова, из Астрадамовки — Елена Павловна, из Тбилиси — Шура Диденко и Кето Гедеванишвили. Не ответили: Сашка Сахаров (наверное, опять был в больнице), Мотя Лощёнова (которой я оставлял деньги на могильный памятник для тети Дуси и послал деньги на смерть её мужа Сашки Лощёнова). Из Сасова племянник матери (сын Ивана) ответил, что не может приехать, но ни слова сочувствия, хотя последние годы мать и тётя Дуся посылками буквально кормили его семью.

Не могу не рассказать о «собачьем» периоде нашей жизни. Так я называю время, когда в квартире у нас были собаки. Ещё в январе 1984 года Вася Воробей принёс нам щенка неизвестной мелкой породы коричневого цвета, шерсть везде гладкая, а на голове и шее будто грива. Нам он пришёлся по душе, назвали Мишкой, и вся наша жизнь закрутилась вокруг него, но длилось это недолго, так как первого апреля он погиб прямо у нас на глазах под колесом автомашины на набережной. Елена в истерике, я — таблетки, а дети, на удивление, перенесли эту утрату сравнительно легко.

Через год нам принесли другого щенка, которого мы тоже назвали Мишкой. Он пропал спустя несколько месяцев, также на прогулке. Переживали все.

Был недолго у нас и чистокровный щенок овчарки из питомника. Но с ним мы расстались сами, не выдержав бесконечных луж в квартире, отдав его в хорошие руки.

А через три года мы приобрели «двортерьера», тоже из породы мелких, но, в отличие от предыдущих, с безобразно лохматой мордой, назвали его Тимкой (Тим). Прожил он у нас много лет, стал членом семьи и был чрезвычайно умным. Я с ним запросто разговаривал, и он всё понимал. Практически мы стали неразлучными, он везде следовал за мной, очень хорошо ориентировался на местности, любил гулять сам по себе, кататься на машине и трамвае, но всегда приходил домой. Захожу однажды в подошедший трамвай, а Тимка спокойно сидит в вагоне и как будто ждёт меня. Другой раз приезжаю на рынок, а он там бегает, хотя рынок от дома за десяток кварталов. Был случай на даче, когда он увязался за какой-то собачонкой и мне пришлось в его поисках объехать всю дачную округу. Не нашёл. А через два дня приезжаю на дачу — Тимка спокойненько ждёт меня на крылечке.

К сожалению, любовь к бродяжничеству его и погубила. Он не вернулся с очередной прогулки — больше мы его не видели. Поиски ничего не дали. После этого мы не заводим собак. Слишком дорого обходится их гибель и пропажа нашему здоровью.

В эти годы и у меня, и у Елены были приятели, отношения с которыми возникали в основном по работе, а с некоторыми, особенно у Елены, сохранялись еще со времени учебы в вузе. Особо близкой дружбы мы ни с кем не водили, так как были очень занятыми работой людьми. Но тем не менее долгое время у меня сохранялись дружеские отношения с Михаилом Саблиным и Володей Паневником, о которых я уже немного рассказывал.

Володя, кажется, к апрелю 1981 года уже был начальником следственного отделения, а через пару лет стал заместителем начальника Ненецкого окружного отдела внутренних дел по оперативной работе. Паневник был успешным оперативником, но стали говорить, что он увлекается спиртным. Это возымело действие, и 26 сентября 1985 года на коллегии УВД его сняли с должности и только чудом не выгнали вообще из милиции. В наказание его назначили инспектором в спецкомендатуру в посёлке Цигломень Архангельска и поселили там же, потому что жить ему было негде. Однако ему хватило силы воли, чтобы справиться с обстоятельствами, чтобы всерьёз заняться бодибилдингом.