Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

В свете равнозначности терминов «варяги», «немцы» и «латины», употребляемых в пространной редакции «Сказания», выражение «варяги» совершенно лишено качества этнической атрибуции[1223], в связи с чем прилагалось к весьма пестрому по национальному составу контингенту, куда входили многие западноевропейцы. По словам А. И. Гиппинга, войско шведов, прибывшее в Россию по договору 1609 г. и оккупировавшее затем ее обширные северо-западные земли, «было шведским только по имени, а состояло… из людей почти всех наций: французов, англичан, шотландцев, немцев, финнов, немногих шведов»[1224]. Как отмечается в ряде списков Новгородской третьей летописи краткой редакции, Делагарди, «князь немецкий из Немецкой земли» привел «воев со всей Фряжской (Фряския) земли»[1225], т. е. из Западной Европы. А «на разорение обители Богоматере», о чем говорит само же «Сказание», он приказал из Швеции «и из инех земель призвати многие немецкия полки», вместе с которыми монастырь осаждали, а, следовательно, и были отнесены к «варягам», «польские полки», «литовские люди», «литва»[1226].

Общее значение термина «варяги» поздних памятников, а вместе с тем его негативное содержание, еще больше оттеняют слова «еллины» и «еллинская вера», прилагаемые в краткой редакции «Сказании» к разноязычному войску Делагарди и к нему самому, французу по рождению, а также к «литовским людям» («потом у еллин нача вражда быти между собою: литовские люди вси собрашася в едино место, и пойдоша прочь от немец»[1227]). В своем «Временнике» Иван Тимофеев, очевидец шведской оккупации Новгорода в Смутное время, вообще не использует термины «свей» или «шведы», и именует шведов исключительно только «еллинами» и «еллинским языком»[1228]. Остается добавить, что в «Сказании о Мамаевом побоище» «еллинами» ни единожды названы татары (они даже говорят на «еллинском» языке)[1229], а один раз применительно к языческому прошлому и сами русские[1230]. И этот термин, пришедший к нам из Византии, на русской почве не только сохранил свое значение «нехристианин, язычник»[1231], но и приобрел еще смысл «неправославный, нерусский», «злейший и смертельный враг русских, православных». И его наши книжники так же, как и в случае с термином «варяги», использовали применительно к тем народам, которые веками представляли смертельную угрозу для русского народа.

Эволюция термина «варяги» от частного (собственно варяги ІХ-Х вв., внесшие значительный вклад в русскую историю) в общее (европейские народы) завершилась трансформацией в понятие, с которым (под влиянием церковной традиции, ведущей свое начало от полемических сочинений эпохи Киевской Руси против католицизма) ассоциировались самые темные силы мира. В подобном процессе нет ничего удивительного. Так, например, в «Сказании о Мамаевом побоище» финал Куликовской битвы (удар Засадного полка) усилен еще и тем, что Мамай, увидев свою погибель, призвал к себе на помощь «богы своа Перуна и Салавата и Раклиа и Гурса и великого своего пособника Махмета», но не было «ему помощи от них, силою бо святого духа, яко огнем, татарский полки пожигаются, рускими мечы посекаются»[1232]. Автор, указывается в литературе, желая подчеркнуть, что Мамай «идоложрец», язычник, называет в числе его пособников древнерусских богов Перуна и Гурса (искаженное Хорс), а также неизвестных богов. Салавата и Раклиа, хотя Мамай был мусульманин[1233]. Думается, что перечнем небесных покровителей врагов христианской Руси «Сказание» стремилось еще больше усилить ощущение смертельной опасности, исходящей от них, а также само величие победы над поработителями. Поэтому, к имени «поганного» Мамая были прибавлены имена языческих богов, которым некогда поклонялись предки русских, прося у них защиты и получая ее, и доброй памятью о которых пропитано «Слово о полку Игореве» (80-е гг. XII в., и где читается имя Хорса), но для их потомков уже ставших «неверными», символом «поганства», угрожавшего православной Руси.

Практика приложения русскими термина «варяги» ко многим европейским народам, кровно не связанным между собою, очень долго бытовала в нашем Отечестве, и была зафиксирована иностранцами. Так, согласно свидетельству П. Петрея, приведенному выше, в России в начале XVII в. варягами именовали германцев, финнов, куршей, славян Южной Балтики. Через сто с лишним лет швед Ф.-И. Страленберг, также опираясь на живую традицию, с которой ознакомился в русском плену, констатировал, что «варяги есть имя общественное, которым называлися… народы, обитавшия около Балтийскаго моря»[1234]. Но при этом русские писатели всегда отделяли варягов эпохи Киевской Руси от современных им «варягов-немцев-латинян», отношение к которым после Флорентийской унии 1439 г. и падения Константинополя в 1453 г. стало еще более негативным. Выше цитировались поздние летописи, выводившие Рюрика «из немец», но при этом продолжавшие утверждать, что «от тех варяг находницехь прозвашася Русь, и от тех словет Русская земля; и суть новогородстии людие и днешнего дне от рода варежеска, преже бо беша словене»[1235]. В Никоновской летописи под 1471 г. сторонники Москвы в Новгороде увещевают своих противников, настроенных пролитовски, что «изначала отчина есмы тех великих князей, от перваго великого князя нашего Рюрика, егоже по своей воли взяла земля наша из варяг князем себе и с двема браты его…»[1236]. Один из списков Хронографа 1512 г. к сказанному добавляет, что «того не бывало от начала оу нас, как и земля их стала и как великии князи оучали быти от Рюрика на Киеве и на Володимере и до сего великоо князя Ивана Васильевича…»[1237]. В «Великих Минеях Четьях» митрополита Макария, созданных в 40-х гг. XVI в., читается, что Владимир, сын Святослава и правнук Рюрика, «от варяг на княжение российское призванного»[1238]. Среди исследователей нет однозначного решения вопроса по поводу времени канонизации Владимира (по Е. Е. Голубинскому, это произошло где-то в районе 40-х гг. XIII в., по Я. Н. Щапову, в последней четверти XIII — начала XIV в.), но все они сходятся во мнении о позднем характере этого события. И. Серебрянский составление «Жития» Владимира относил к XIV в., а появление его полного варианта, где отмечено варяжское происхождение Рюрика и, следовательно, Владимира, первокрестителя земли Русской, к середине XVI столетия[1239].

Появление скандинавов на Руси в конце X века

Весь приведенный материал свидетельствует, что ПВЛ, как наиболее точно выразил эту мысль С. А. Гедеонов, «всегда останется, наравне с остальными памятниками древнерусской письменности, живым протестом народного русского духа против систематического онемечения Руси». В сущности, то же самое признал в отношении нашего главного источника по истории Киевской Руси норманист А. А. Куник, прямо сказав, что «одними ссылками на почтенного Нестора теперь ничего не поделаешь…». Поэтому, чтобы спасти норманизм, он предложил летопись «совершенно устранить и воспроизвести историю русского государства в течение первого столетия его существования исключительно на основании одних иностранных источников»[1240]. И из их числа особое значение придается скандинавским источникам. Именно через их призму глядят сейчас на историю Киевской Руси, именно ими поправляют и комментируют ПВЛ, превращая ее в приложение к висам, рунам, сагам. Но те же знаменитые исландские саги, вобравшие в себя историческую память скандинавов, дают самый точный ответ на вопрос о времени появления скандинавов на Руси, а, следовательно, и самую точную оценку состоятельности всех разговоров о варяжской руси как представительнице норманского мира.

В XIX в. Н. И. Костомаров, С. А. Гедеонов и Д. И. Иловайский обратили внимание на тот факт, что сагам неведом никто из русских князей до Владимира Святославича. К тому же ни в одной из них, подчеркивал Гедеонов, «не сказано, чтобы Владимир состоял в родстве с норманскими конунгами», но чего стоило бы ожидать при той, заметил историк, «заботливости, с которою саги выводят генеалогию своих князей». Более того, продолжает он, в них «не только нет намека на единоплеменность шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами»[1241]. И сегодня крупный знаток саг норманист Т. Н. Джаксон констатирует, «что саги, внимательные к генеалогиям, не знают предков «конунга Вальдамара» и величают его «Вальдамаром Старым», т. е. первым в роду, и что они «о скандинавском происхождении русских князей молчат»[1242]. Но о таком происхождении речь ведут только сторонники норманской теории, и молчат, будто сговорившись, все источники эпохи Киевской Руси без исключения (русские, скандинавские, западноевропейские, византийские, арабские). Объяснение Е. В. Пчелова, что «выпадение периода до конца X в.» из саг объясняется перенесением центра Руси из Новгорода в Киев», связанного «со Скандинавией менее насыщенными контактами»[1243], принять не представляется возможным. Согласно норманистам, в X в. скандинавы массово участвовали во всех событиях Древнерусского государства, в том числе и внешнеполитических, а на киевском столе сиживали «норманские конунги». Попытки же Г. В. Глазыриной объявить конунга Ингвара в «Саге о Стурлауге Трудолюбивом», созданной около 1300 г., князем Игорем, являются чистейшим источниковедческим произволом, одобренным ее единомышленниками[1244].